Мы помним наше зрение уже закосневшим, различающим границы вещей, расстояния между вещами и т. п. Зрение человека, знающего слова – и, в общем-то, видящего словами, именами. Это странно, потому что слова как будто прекрасно обходятся без такого – именно такого – зрения. Слова могут назвать, скажем, кубический шар – или красную белизну – или узкую ширь. И называя такие оптически невозможные вещи, мы что-то как будто видим. Дело, вероятно, не собственно в языке – вербальном языке, а в том, что зримый мир сложился для нас в зрительные слова – и зрение уже не работает каждый раз наново, не зрит, а опознает давно известные ему знаки и, встречая дерево, реку, дом, как бы сличает их с фотографией на удостоверении личности... Так, все правильно: дерево, река, дом.Но есть какая-то дальняя память о том, что зрение было другим. Что оно видело без своих слов.