Важным является ощущение само по себе, а не его интеллектуальное представление или разъяснение, которые имеют смысл и приносят пользу только в том случае, если путь к изначальному ощущению закрыт.

при славословии Сверхъестественного отрицательные суждения предпочтительнее положительных, поскольку, утверждая что-либо о Нем, мы тем самым от самых высших свойств Его постепенно нисходим к познанию самых низших, тогда как отрицая, мы восходим от самых низших к познанию самых изначальных; таким образом, мы отказываемся от всего сущего ради полного ведения того неведения, которое сокрыто во всем сущем от всех, кто хотел бы познать его, и ради созерцания того сверхъестественного Мрака, который сокрыт во всем сущем от тех, кто хотел бы узреть его

Нельзя ни к чему относиться небрежно, ни к чему ни к чему, потому что всё уходит в последние времена, когда всё сгустилось, как дерево корнями во всю землю и вершинами в небо, всё — и это обнажили последние времена — натянуто как струна из бездны в бездну, или, говоря на языке позднего Платона, всякая вещь, и самая казалось бы ничтожная, имеет идею и сама в своей сути идея. Перед которой человек смущается.

А были б крылья, от воспоминаний мы б улетели прочь. На наших крыльев трепетанье глядели б птицы, удивясь, что люди с разумом рвут связь.

Материальный хлам всегда требует разбора, утилизации, словесный — очень редко. Всего разумнее спокойно оставить его там где он есть. Как ни расстроено наше сегодняшнее общество, каким безнадежным ни кажется дело философии, оно всегда только в том, чтобы еще и еще раз пытаться дать слово мысли. Давать слово мысли к счастью не значит манипулировать лексикой и терминологией, подыскивать и оттачивать выражения, конструировать и структурировать тексты. Мысль, если она мысль, с самого начала уже есть то, чем оказывается в своем существе слово: она имеет смысл.

Пусть буря с каждым часом злей -                 ты знаешь этот гнев.                 Все в мире - бегство. Вдоль аллей                 продлится бег дерев.                 Ты знаешь: Тот, Кто гонит в ночь                 деревья за окном, -                 Он тот же самый, Он точь-в-точь,                 Он - тот, к Кому идем.                 Недели лета сладко спят,                 им снится то да се;                 ты знаешь: все падет назад                 в Того, Кто создал все.                 Ты думал суть познать сполна,                 сорвав живую гроздь,                 но вновь она таинственна,                 и вновь ты только гость.                 Ты подыскал себе жилье:                 все лето словно дом,                 но сердце замерло твое, -                 а жить ты должен в нем.                 Отшельничество настает -                 молчат с тобою дни;                 весь мир тревог, весь мир забот,                 как лес - листву, стряхни!                 Сквозь ветви брезжит новый путь                 и небо - твой приют!                 И будь землей, и песней будь,                 и краем, где поют.                 Тебе, как вещи, будет честь -                 и ты созреешь в срок,                 чтоб Тот, о Ком благая весть,                 тебя, узнав, привлек.

И такова _любая_ ночь,                 и так идут они, точь-в-точь,                 проснувшиеся, как слепые, -                 повсюду лестницы крутые, -                 во тьму вступая.                 Молитвы в них живут глухие -                 и боль тупая.                 Но скорбный путь сквозь ночь лишь только                 начат.                 Ты должен слышать плач - они ведь плачут.                 Ищу Тебя затем, что каждый миг                 они проходят мимо. Вижу их.                 Кого ж искать иначе? Кто велик?                 Кто ночь своею теменью затмит?                 Единственный, кто без лампады бдит,                 не ощущая страха. Он темней,                 глубокий, чем я мог бы объяснить.                 Деревьями растет Он меж камней                 и, может быть,                 Он - аромат, струящийся ко мне                 из-под земли.

Александр: — Проси у меня что хочешь!Диоген: — Не заслоняй мне солнца!

Мыслить мир, значит антропоморфизировать мир, завершая тем самым его эволюцию; мир в мысли человечен, не в переносно-моральном, а в прямом физико-метафизическом смысле. Но, очеловечивая, не обобщают, а индивидуализируют. Индивидуализируют же тем, что видят в понятиях не только общие роды, но и вестников собственной индивидуальности. Философы, увы, обобщают. Философы объясняют мир, в котором им самим нет места. Они исключают себя из мира, заселив его предварительно своими же мыслями и переживаниями; они забывают или не желают признаться себе, что мир, объясненный ими (природа, космос, история), есть их внутренний мир, который они противопоставляют, как объективный, своей субъективности, еще раз забывая или не желая 1  Sade, Lettres choisies, Paris, 1963, p. 143. 348 помнить о том, что прежде всякой объективности и субъективности есть помысленная ими мысль, которая оттого и не может быть сама ни субъективной, ни объективной, что сама определяет, что́ субъективно, и что́ объективно. Ничего удивительного, что из страха перед эгоизмом внутренний мир философа, в котором последнее прежней биологической эволюции оказывается первым эволюции, продолженной в духе, был отнесен по рангу quantités négligeables, вплоть до полного самоустранения из общей картины мировоззрения. Во вселенной физика, а равным образом и метафизика, есть место атомам, черным дырам, волновым пакетам, очарованным частицам и аналогичной нечисти из инвентаря арабских сказок; чему в ней нет места, так это самому сказочнику.

Ныне происходит как бы явление глоссолалии. В священном исступлении поэты говорят на языке всех времен, всех культур. Нет ничего невозможного. Как комната умирающего открыта для всех, так и дверь старого мира настежь распахнута перед толпой. Внезапно все стало достоянием общим. Идите и берите. Все доступно: все лабиринты, все тайники, все заповедные ходы. Слово стало не семиствольной, а тысячествольной цевницей, оживляемой сразу дыханьем всех веков. В глоссолалии самое поразительное, что говорящий не знает языка, на котором говорит. Он говорит на совершенно неизвестном языке. И всем и ему кажется, что он говорит по-гречески или по-халдейски. Нечто совершенно обратное эрудиции.

Обличаешь мир, обличаешь... Всякому есть что сказать. А потом как-то вдруг замолкаешь. Выговоришься, что ли. И выпадаешь в тишину. А там всё иначе. Некого обличать. К тому же мир откровенно просит участия, оборачивается незащищенной стороной.

мы выходим в реальный мир и его переформулируем - то есть изменяем объекты, которые там есть - меняем свои представления о правилах выделения объектов в мире, меняем свойства объектов и т.п. Но - как мы это делаем? Одни объекты меняем на другие - зачем? на какие? Это предмет творчества, от того, насколько умело мы создаем объекты внешнего мира (принято говорить: не создаем, а выделяем, но на деле - создаем), зависит успех всех последующих стадий - потому что дальше наука работает с тем, что выделено как объект, как с реальным. Если будет ошибка - крайне трудно придумать. что ошибка была именно в понимании самого объекта и придумать, как же надо выделять объект. Это совершенно не осознанная и неформализованная часть научной работы.По указанным причинам - итеративность, малая формализованность, так что на каждой стадии надо "творчески" работать, то есть придумывать, что же делать - эта схема - не схема автоматизации.Это компас, который должен показывать, куда грести. Познание - очень сложная деятельность, и я не видел до сих пор ни одного опубликованного представления этой вот схемы научного метода, то есть можно сказать - до этого никто не додумался. У всех - много проще, обычно говорят об одной-двух клеточках, считая, что это вся наука. Так вот, в этом море хаоса надо понимать, на каком этапе находишься и куда грести, что на выходе и какие усилия надо предпринимать, что именно придумывать. Благодаря этой схеме становится понятие, на каком месте познавательного цикла находишься и над чем ломаешь голову в данный момент. Это совсем не для автоматизации - хотя может быть использовано для частичной формализации. Впрочем, там в методе есть специальная стадия формализации - когда - только в этом месте - познание можно и нужно формализовать.

…вот и думаешь: написать текст – немного умереть и немного родиться заново. Но это делаешь столько раз и по таким мелким поводам, что недопустимо обесцениваешь таким образом и смерть, и жизнь.

Я стою перед миром словно за стеклянной стеной, хочу или не хочу в нём много, но он неприступен для меня, как я ничего не могу глядя на экран изменить в нём.

Люблю мечтать на грани помраченья,                 когда в глубины погружаюсь духа,                 что жизнь прошла, как в давних письмах глухо                 упоминание, как без значенья                 туманный смысл преданья и реченья.                 Тогда пространства вечного черты                 я вижу вдруг, где жизнь вторая в силе.                 И я расту из темноты,                 шумя ветвями на своей могиле,                 где вечен сон, что знал ребенок, или -                 так схвачен мальчик теплыми корнями -                 забыл, что знал во сне: лишь голос с нами.

Хорошо было бы, если бы мы оказались при чём-то очень раннем. Раннее наступает внезапно, оно как-то всегда успевает всё опередить, и поэтому для любого взгляда всегда уже наступило.

Человек никогда не ближе к себе и софии, чем в надрыве, расколе, страдании: это самое естественное и, странно сказать, гармоничное его состояние; необходимо и достаточно решимости в нерешительности.

Создание текста – событие телесное, биохимическое, имеющее отношение прежде всего к динамике и распределению телесных гуморов, - и начинается задолго до того, как ты придумаешь какие бы то ни было слова и смыслы, предопределяя эти слова и смыслы и вообще делая их возможными.

Мы привыкли неприятную эмоцию тут же задвигать подальше и заниматься анализированием события, которому мы приписали причину её возникновения. Но поскольку эмоция не прожита, то события, её активизирующие, возникают регулярно. Внешний мир нам постоянно зеркалит, он раскрашен красками наших непрожитых эмоций. То есть мы постоянно путаем следствие и причину: не мы эмоционально реагируем на какие-то факты, а эмоции внутри нас заставляют нас натыкаться на соответствующие им события.

Ночами я выкапываю клад,                 который под землею спрятал Ты.                 Все - нищета и немощь нищеты,                 а красоты еще не видел взгляд.                 Но путь к Тебе чудовищно далек.                 Нехоженый, зарос густой травой.                 А Ты один. Ты, Боже, одинок.                 Никто не слышит дальний голос Твой.                 И как я руки до крови сотру,                 держу их, словно ветки, на ветру                 и деревом врастаю в небосвод,                 которое ветвями влагу пьет,                 как будто Ты разлился надо мной,                 все небо в нетерпении объемля,                 но сызнова, расслышав зов земной,                 с далеких звезд Ты падаешь на землю,                 как нежный дождик раннею весной.

Дай мне стеречь Твои просторы,                 стоять и слушать камень Твой,                 в Твоих морях наполнить взоры                 необозримой пустотой;                 вслед за рекою, над которой                 замолкнет крик еще не скоро,                 дай углубиться в гул ночной.                 Пошли меня в Твои пустыни,                 где ветер убыстряет бег,                 где в монастырские твердыни                 одет неживший человек;                 там, не прельщаясь мнимым Римом,                 к другим пристану пилигримам,                 и мы дорогу изберем,                 чтоб затеряться нам в незримом                 вслед за слепым поводырем.

Мелодию свою                 былое оставляет,                 нам жажду утоляет                 в безжизненном раю.                                 Пускай мотив наш нежный                 судьбу предупредит                 и неизбежный                 отъезд опередит.

В истории только буква еще бережет прошлое от насилия смысла, потому что если бы буква не сопротивлялась, мы видели бы везде такие смыслы, какие хотим видеть.

Мы в двойнике своем словно оставили, забыли себя других, но вся наша задача в том, чтобы вспомнить о том, что мы ЗАБЫЛИ, вспомнить о своем беспамятстве, не пытаясь вспомнить, ЧТО мы забыли.

Всё, что происходит – и не происходит с нами, – не только ли повод для смысловой работы? Ответ на вопрос, зачем смысловая работа, представляется самоочевидным: положим в бутылку, пустим по волнам – кому-нибудь пригодится.

Нет жизни без тебя,и смерти нет,покуда твой здесь нерастает след.Зачем Земля иная,мне не понять –лишь царства б твоегоне потерять.

Безупречность же – это, по сути, состояние психологической автономии.Безупречность– это психическое состояние, при котором страх смерти, чувство собственной важности и жалость к себе переживаются отрешенно, чувства и эмоции могут быть яркими и насыщенными, но не вовлекают в себя чувство Я. Дистанция между Я и непрерывным потоком эмоциональных и чувственных феноменов дает возможность развивать навыки психической саморегуляции.Негативные эмоции ослабевают, позитивные – усиливаются. Безупречный человек стремится б ы т ь бесстрашным, смиренным и безжалостным к себе. Освобожденная психическая энергия направляется на Трансформацию психики и тела.Высшие чувства – это чувства, возникающие на фоне высокого энергетического тонуса и ощущения собственной целостности.Их можно назвать «индикаторами Свободы». В те мгновения, когда человек чувствует себя свободным, безопасным и неуязвимым, он может переживать высшие человеческие чувства. Это уважение, благодарность, любопытство, бескорыстие, удовольствие от познания, радость, восхищение и восторг.

Штейнер был убеждён, что через свободно выбранные, не нарушающие морали методы тренировки и упражнения в медитации каждый может развить в себе способность к восприятию духовного мира, включая высшую природу самого себя и других[22]. Подобная дисциплина и тренировка должны помочь личности стать более нравственной, творческой и свободной индивидуальностью — способной к действиям, мотивированным исключительно любовью

"Миропонимание, которое в идее распознает существо вещи, а познание рассматривает как вживание в существо вещей, не является мистикой, но имеет с мистикой то общее, что объективную истину рассматривает не как что-то существующее во внешнем мире, а как что-то действительно постигаемое во внутреннем человека. Противоположное этому мировоззрение основание вещи переносит за явление в потустороннюю для человеческого опыта область". И судить о том можно на основании либо откровения, либо рассудочных гипотез. Истинным является "духовное, высказывающееся в самом человеке". с.204-205      Абстрактный монизм "ищет единство наравне и выше отдельных вещей космоса. Этот монизм всегда приходит в затруднение, когда множественность вещей выводит из абсолютизированного единства и делает (их) понятными. В результате, как правило, он объявляет множественность видимостью, что ведет к полному улетучиванию данной действительности. Шопенгауэрова и первая система Шеллинга являются примерами такого абстрактного монизма. Конкретный монизм следит за единым принципом мира в живой действительности. Он не ищет никакого метафизического единства наравне с данным миром, но убежден, что этот данный мир содержит моменты развития, в которых единый мировой принцип членится и разделяется в себе.

Для монизма нравственные мотивы рождаются из человеческой души. "Он делает человека также и законодателем себе ... указывает ему на него самого, на его автономное существо. Он делает его господином себе. Впервые лишь с т.зрения монизма мы можем постичь человека как поистине свободное существо в этическом смысле"

"Для человека лишь до тех пор существует противоположность между объективным внешним восприятием и субъективным внутренним миром мыслей, пока он не распознает взаимопринаддежность этих миров. Человеческий внутренний мир принадлежит как член к мировому процессу, как и всякий другой процесс... Отдельные суждения могут быть различны в зависимости от организации человека и точки зрения, с которой он рассматривает вещь, но все суждения проистекают из одного элемента и вводят в суть вещи"

Вечное возвращение «осовременивает» историческое прошлое, так что становится возможным говорить с ним на равных, без ощущения дистанции, возникающей при линейном построении истории. Чтобы преодолеть свою связь с привычной культурой — античной (в школярском понимании) или христианской (понятой формально), Ницше должен был провести радикальный разрыв, научиться мыслить не просто самостоятельно, но и критически по отношению ко всему предшествующему культурному опыту, представляемому именно как движение по спирали — а значит, к нему можно вернуться и на принципиально другом уровне.   Как историк Ницше выступал здесь (пользуясь фразеологией из «О пользе и вреде истории для жизни») в качестве антиквара, входящего в противоречие со своим позитивистским временем и его агрессивным материализмом. Культура должна быть «повторена» субъектом, примиряющим все ее противоречия, — неслучайно и совпадение концептов «повторения» у Сёрена Кьеркегора и Вечного возвращения у Ницше. Подобное освоение и присвоение культуры Ницше Бертрам определяет уже в качестве ключевой методологии философа — генеалогического подхода. Генеалогия, в отличие от господствовавшего и слишком просто понятого исторического метода, сообщает самостоятельную ценность каждому синхронному срезу действительности, прошлой, настоящей и будущей. Генеалогия, далее, обосновывает наследование, причинно-следственные связи на уровне того человеческого «материала», из которого вырастает сверхчеловек, волей к власти присваивающий себе предшествующую историко-культурную традицию, осознавший Вечное возвращение. Это «генеалогическое» представление, вероятно, единственная философема Ницше, где он уступил теории эволюции, отведя в резерв гуманитарные силы своей философии (по образному выражению К.А. Свасьяна).

Способны ангелы принять за корень крону,                 питомицу небесных гроз,                 как будто корнем бук привязан к небосклону,                 а в землю маковкою врос.                                 Что если кажется прозрачнейшим покровом                 с непроницаемых небес                 земля, где плачет в родниковом                 кипенье тот, кто не воскрес?

Ощущение защищённости, по большому счёту, всегда ложное. (Чувство собственной правоты, скорее всего, тоже.) Просто надо уметь жить с пониманием этого (что вообще-то даже по не очень большому счёту невозможно), и теперь у нас есть все основания научиться невозможному.Может быть, с помощью понимания того, что есть вещи важнее (нашей личной) защищённости. И уж несомненно - важнее нашей личной правоты.

Нам имя - свет, и каждый блик                 как пробела в огне.                 Что мне сказать? - главой поник,                 я увидал, пускай на миг,                 Твой темный Лик - (что нас воздвиг) -                 как в мире вес его велик,                 как темен он во мне.                 Из времени сформировав,                 в котором я взошел,                 Ты победил меня, поправ,                 и длится тьма Твоя, и прав                 Твой гнет, и не тяжел.                 Не знаешь Ты, кто я такой,                 я все темней, смысл нежный Твой                 лелеет жизнь мою.                 Но я в Твоем краю:                 Ты слышишь, как вхожу рукой                 я в бороду Твою.

Есть пристань там, где далеко до дна;                 пристанище бывает или кокон,                 где столько окон,                 что остальная жизнь твоя видна.                                 Есть семена, питомцы высоты,                 окрылены дыханьем вешней бури,                 чтобы в лазури                 увидел ты грядущие цветы.                                 Есть жизни, чья всегдашняя примета                 при каждом взлете тайный гнет,                 пока в соблазнах света                 небытие тебя не зачеркнет.

Друзья мои, не знаю кто дороже                 мне среди вас, но взгляда одного                 достаточно, чтобы любой прохожий                 стал вечной тайной сердца моего.                                 Не ведаешь порою, как назвать                 того, кто жестом или мановеньем                 твой тайный путь способен прерывать,                 так что мгновенье станет откровеньем.                                 Другие, неизвестные, сулят                 нам восполнение судьбы негромкой;                 не ловит ли при встрече с незнакомкой                 рассеянное сердце каждый взгляд?

Я не знаю прекраснее явления; четыре года наблюдал я этого человека во всех проявлениях: в величии, в простоте, в равновесиях и неравновесиях, в справедливости и несправедливости, в любви, в гневе, в скорби, в смехе, в шутке; и — что же: померк он во мне, как просто человек? Нет, — сквозь все, что я в нем понял и чего не понял, выступила основная тема: медленно разгорающихся — восхищения, любви, доверия, радости, что судьба сподобила меня его встретить, ибо он — главная "НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ"[123] моей жизни… даже в "БОЛЯХ", которые он невольно мне причинил; и эта, мне причиненная боль, — боль о мире, а не боль о моей бренной жизни.    Он заставил меня переболеть собою, сперва успокоив те боли, которые наросли на мне, как тоска по действительному человеку; он показал мне величие "ЧЕЛОВЕКА", себя, унизил во мне моего "ЧЕЛОВЕЧКА"; но и это унижение — во славу: для правды.    В 12-ом году первая встреча с ним извлекла из груди моей вскрик восхищения; и теперь, в 28‑м году, делая эту приписку к воспоминаниям о нем, я свидетельствую: с радостной ясностью вспоминаю я доктора: ни одной тени, ни одного пятнышка, заставляющего в нем усомниться!    У многих ли в мой возраст есть счастье так верить в "ЧЕЛОВЕКА ВООБЩЕ", как я верю; и это потому, что я "ЧЕЛОВЕКА" видел воочию.

И в предпоследнем нужда                 еще говорит напрасно.                 Мать-совесть! Зато прекрасно                 последнее слово всегда.                 Так предпочтя всем секретам                 итоговый свой секрет,                 вдруг убедишься, что в этом                 ни капли горечи нет.

…Мне мерещатся светлые дали и сами складываются слова. Слово – хранение мира, иначе разлученного с миром. Мысль не приспосабливается к жизни и потому может ее хранить. Мысль победила своим молчанием: буквально не дала слова фикциям мысли и философии.

Былого не поймаешь                 не вспомнишь, не прочтешь;                 ты лишь воспринимаешь                 ладонь свою, чертеж,                                 где линии, где складки                 изжитого плато;                 в твоей руке загадки,                 твоя рука - ничто.

В многообразных встречах                 каждый случаю рад,                 в преемниках и в предтечах                 распознавая лад.                 Встревоженно ждут итога                 невыслушанные умы;                 и сад, и дорога -                 все это мы.

Безнадежных ситуаций не бывает. Всегда можно что-то сделать. Если невозможно справиться с ситуацией, всегда остается возможность справиться с собой, чтобы разрушение через тебя не распространилось еще дальше.

Не философ производит идеи, а идеи философа. Подобно антенне. Она ловит звук, а не создает его. Дело философа - ловить идеи. Но для этого он должен забыть слова. Когда я смотрю на вещь, между взглядом (мыслью) и вещью расположен пеленгатор терминов и слов. Взгляд не достигает вещи, а перехватывается словом на полпути. Так это у большинства людей. К сожалению, так это и у философов. Разница в том, что большинство не пишет книг и не учит, а философы пишут и учат

Мы смотрим в глаза, видим положение вещей и говорим «не может быть», «неправда». Например при шокирующем известии. Это не я; того, что слишком обжигает, нет. «Это не со мной». Или смягченная форма: «это меня не затрагивает», не моя правда, неправда. Всего чаще от этих проблем бегут в функционирование, в расписание, диктуемое «людьми».

Молись, дитя, за всех, что на земле,Как странники приходят и уходят,За тех молись, которые во мглеСредь волн и бурь дороги не находят;За жалкого безумца, что, ценяНаряда блеск и быстроту коня,Лишь в суете себе отрады жаждет.За каждого, кто трудится и страждет —В начале он или в конце пути,К добру иль злу стремится он идти.За тех молись, кто ищет наслажденьяВ обятиях нечистых до утра,И час когда возносятся моленья —Для них веселья дикого пора,Кто опьянен бесстыдных оргий ревомВ тот час, когда молитвенным напевомИсполнена душа в вечерний час.Когда ж напев божественный угас —Спешат они предаться наслажденью,Страшась в душе, чтоб Бог не внял моленью.За узника, что в башне заключен,За юных дев под монастырским кровом,Молись, дитя, за истомленных жен,Торгующих любви священным словом,За тех, чья мысль возвышенно чиста,И за того, чьи дерзкие уста,Кощунствуя, свершают грех смертельный.Молись, дитя, за целый мир, за всех!В ком веры нет — ты веруешь за тех:Младенчество и вера — нераздельны.За всех, кто спит под крышкой гробовойВ пучине тьмы, которая суровоВо всякий миг — живущим роковой —У ног людей разверзнуться готова.Для этих душ страдание — удел.В мучениях от гнета бренных телС надеждой ждут они освобожденья.В безмолвии сильней скорбят они.Дитя мое, в могилы загляни,Усопшие достойны сожаленья.

吹き荒ぶ風に流るる雨雲の幕を破らむとする海猫("Фукисусабу | Кадзэ ни нагаруру | Амагумо но | Маку о ябуран | То суру уминэко" - "Свирепым | Ветром гонимых | Туч дождевых | Занавес разорвать | Пытается чайка")

Тень имеет свойство всех природных вещей, которые в своем начале являются более сильными, а к концу ослабевают: я говорю о начале [и конце] всякой формы и всякого видимого или невидимого качества, а не о вещах, которые время приводит от малого начала к большому произрастанию, как, например, дуб, имеющий слабое начало в малом желуде; мало того, я скажу, что дуб наиболее силен в своем зачинании из земли, а именно в своей наибольшей толщине. Итак, мрак есть первая степень теней, а свет — последняя. Поэтому ты, живописец, делай тень наиболее темной у ее причины, а конец ее пусть переходит в свет, |175,2| т. е. так, чтобы тень казалась не имеющей конца.

Тень происходит от двух вещей, несходных между собою, ибо одна из них телесная, другая духовная . Телесной является затеняющее тело, духовной является свет. Итак, свет и тело суть причины тени.

Вода, через которую в силу ее прозрачности видно дно, покажет тем более отчетливо это дно, чем медленнее будет движение воды. Это происходит оттого, что у воды, которая медленно движется, поверхность без волн; через ее гладкую поверхность видны подлинные фигуры гальки и песка, находящихся на дне этой воды. |160| Этого не может случиться с быстро движущейся водою по причине волн, зарождающихся на поверхности: раз что через них должны проходить образы различных фигур гальки, они не могут донести их до глаза, ибо различные наклоны боковых и передних частей волн и кривизна их вершин и промежутков переносят образы за пределы прямого [направления] нашего зрения; и если прямые линии их образов искривляются в разные стороны, они смутно показывают нам их фигуры. Это может быть показано на неровных зеркалах, т. е. на таких зеркалах, где смешаны прямизна, вогнутость и выпуклость.

Окно комнаты живописцев должно быть занавешено и без переплета; оно должно по направлению к своим краям постепенно затеняться степенями темноты к черноте таким |137,2| образом, чтобы граница света не сливалась с границей окна.

Если ты хочешь видеть, соответствует ли твоя картина вся в целом предмету, срисованному с натуры, то возьми зеркало, отрази в нем живой предмет и сравни отраженный предмет со своей картиной и, как следует, рассмотри, согласуются ли друг с другом то и другое подобие предмета. И прежде всего потому следует брать зеркало себе в учителя, и именно плоское зеркало, что на его поверхности вещи подобны картине во многих отношениях; именно, ты видишь, что картина, исполненная на плоскости, показывает предметы так, что они кажутся выпуклыми, и зеркало на плоскости делает то же самое; картина — это всего лишь только поверхность, и зеркало — то же самое; картина неосязаема, поскольку то, что кажется круглым и отделяющимся, нельзя обхватить руками, то же и в зеркале; зеркало и картина показывают образы предметов, окруженные тенью и светом; и то и другое кажется очень далеко по ту сторону поверхности.

Мы знаем твердо, что ошибки узнаются больше в чужих произведениях, чем в своих, и часто, порицая чужие маленькие ошибки, ты не увидишь своих больших. И чтобы избежать подобного невежества, сделай так, чтобы быть, прежде всего, хорошим перспективистом; затем ты должен обладать полным знанием мер человека и других животных и, кроме того, быть хорошим архитектором, т. е. [знать] все то, что относится к форме построек и других предметов, находящихся над землею; а форм этих бесконечно много, и чем больше их ты будешь знать, тем более похвальна будет твоя работа; те же, в которых ты не напрактиковался, не отказывайся срисовывать |132| с натуры. Но, возвращаясь к обещанному выше, я говорю, что когда ты пишешь, у тебя должно быть плоское зеркало и ты должен часто рассматривать в него свое произведение. Видимое наоборот, оно покажется тебе исполненным рукою другого мастера, и ты будешь лучше судить о своих ошибках, чем в первом случае; хорошо также часто вставать и немного развлекаться чем-нибудь другим, так как при возвращении к своей вещи ты лучше о ней судишь, а если ты постоянно находишься рядом с ней, то сильно обманываешься. Хорошо также удалиться от нее, так как произведение кажется меньшим, легче охватывается одним взглядом и лучше распознаются несоответствия и диспропорции в членах тела и цветах предметов, чем вблизи.

Нельзя умыться, нельзя напиться за другого. Можно с трудом достичь СВОЕГО, но чем больше усилие вникнуть в СВОЕ другого, тем вернее погрузиться в СВОЁ своё.

Лёжа в постели с открытыми глазами, человек вглядывается в темноту, исследуя законы сплетения образов. Вначале он видит лишь точки, они исчезают и появляются, меняют яркость, парят, их движение кажется беспорядочным и бессмысленным, но вынуждает таращиться, напрягать зрение, чтобы обнаружить источник, скрытый порядок, который, насколько ему известно из опыта предыдущих ночей, присутствует в этом мельтешении, до времени избегая распознавания, предпочитая притвориться сырым хаосом. Вскоре выясняется, что темнота имеет объем и массу, теперь это напоминает снегопад в негативе - хлопья, равномерно движущиеся в одном направлении, в пустоте, косые линии, пересекающие поле зрения. После появляются цветные узоры, но не сразу, не вдруг, а будто кто-то с течением времени равномерно вводит ощущение цвета в пространство, бывшее прежде пустым и безвидным. Эти узоры отвечают особому чувству ритма, они кажутся бесконечными, всюду – живая геометрия, дышащая, пульсирующая, вечно изменчивая, как в стёклышке калейдоскопа. Каждый элемент имеет связь с привычным миром вещей: какую ниточку ни потяни, разматывается клубок образов и понятий, окружающих тот или иной предмет подобно облаку или сфере. В какой-то миг явь окончательно сдаёт позиции, и человек идёт дальше, пользуясь одной из найденных нитей в качестве путеводной.

Японское стихосложение чрезвычайно увлекательно. Сама строгость и органиченность формы побуждает из всего образа в голове выделять только самое главное, отбрасывая излишнее многословие, на которое ругается 清少納言 (Сэй Шё:нагон) - и правильно ругается. Слова должны не перегружать информацией, а побуждать к размышлению и воображению. Не ограненный формой речевой поток в голове - как бурная горная река, пена, брызги, грохот. И вот в эту реку словно бы опускается такой механизм, который извлекает оттуда ограненные алмазики, вроде бы такие же прозрачные, как и сама вода и ее брызги, но как бы представляющие собой их квинтэссенцию, фиксацию их сущности.

Временъ спрессованную сутьСѣдыхъ бумагъ рождаетъ ворохъ,Но ты, Камена, не забудьО мимолетныхъ разговорахъ...

Длинноволосые, они лежат  Без лиц, в себя ушедших глубоко.  Глаза закрыты тяжестью пространства...  Скелеты, рты, цветы. И в этих ртах  Ряды зубов сияют, словно пешки  Дорожных шахмат из слоновой кости.  Цветы и кости тонкие, и жемчуг,  Рубашек ткань увядшая, и руки  Над сердцем рухнувшим. Еще, однако,  Под множеством колец и талисманов,  И голубых камней (даров любовных)  Стоит, как склеп, тайник безмолвный пола,  Под самый свод набитый лепестками.  И вновь - рассыпающийся желтый жемчуг  И чаши глиняные, на которых  Доподлинные их изображенья,  Зеленые осколки ваз для мазей,  Цветами пахнущие, и фигурки  Богов в домашнем тесном алтаре.  Разорванные пояса и геммы,  Изображения огромной плоти,  Смеющиеся рты, танцоры, пряжки  Из золота, похожие на луки,  Звериные и птичьи амулеты,  А также иглы длинные и утварь,  И круглый черепок из красной глины,  На нем - как надпись черная над входом -  Коней четверка, рвущаяся вдаль.  И вновь цветы, рассыпавшийся жемчуг,  И стройной лиры мягкие изгибы,  И вдруг мелькнул в тумане покрывала,  Из куколки башмачной появившись,  Изящной щиколотки мотылек.  Так и лежат, набитые вещами, -  Игрушками, камнями, мишурой,  Разбитой вдребезги - всем, чем угодно,  Темнея медленно, как дно реки.  Они и были руслом...  В их волны быстротечные сверзались  (Спешившие к последующей жизни)  Тела влюбленных юношей не раз  И бушевали в них мужей потоки.  А иногда со скал высоких детства  К ним скатывались мальчики на дно,  И здесь играли весело вещами,  Пока их не сбивала с ног стремнина.  Тогда, заполнив плоской и прозрачной  Водой всю ширь широкого пути,  Они взвивали в нем водовороты  И берега впервые отражали  И птичьи клики - но врезалась ночь  Тем временем звездами в небосвод,  Его раскалывая попалам.

В последнем пункте я хочу рассмотреть вопрос, который может показаться частным, но мне он кажется хорошим примером работы ЭФИ. Это вопрос о роли юмора. Начнем с улыбки, потому что сказать о ней легко. Подлинная улыбка обычно теплая, она вовлекает людей вокруг. В ней отражается доброжелательное отношение к миру и к людям. В литературе, как художественной, так и психологической, говорится о том, как участвуют в ней губы и глаза (внешние уголки глаз, нижнее веко – [4, с. 110]). Все мы обычно хорошо умеем считывать такую улыбку, она важный компонент в социальных взаимодействиях. Все понимают, чем она отличается от всяких других улыбок, усмешек, ухмылок: насмешливых, самодовольных, садистских, гопнических и так далее. Тут вряд ли нужен большой интеллект. Однако улыбка – это сообщение миру о своем отношении. Мимическое сообщение тоже может быть произвольно, почти как речевое. Люди с высоким ЭФИ не просто улыбаются, они умеют улыбаться. (Это, впрочем, находится на стыке с эмоциональным интеллектом).

экзистенциально-феноменологический интеллект решает сложные задачи отношения к миру. Например, когда имеет смысл не обращаться к миру, а убежать от него, что тоже иногда оказывается совершенно необходимо. Умение поставить нужную преграду между собой и миром в нужном месте, а другом месте не ставить. Умение отстраниться от мира, особенно от коллектива и социальности – это зачастую вопрос сохранения своей субъектности и подлинности. На всякий случай иногда полезно отстраниться даже от очень хороших коллективных практик. Отстраняясь, ты оказываешься в одиночестве, и это поначалу больно. Но зато ты восстанавливаешь свою свободу, что позволяет затем присоединиться к другим уже осмысленно. Например, иногда важно помочь другому, а иногда важнее не помогать, потому что другому может быть нужна свобода, в том числе от тебя. Понять, что лучше из многих вариантов – это тонкое техническое умение, оно развивается через феноменологическое эпохе, через отстранение от непосредственных целей и даже от самого себя. Чем-то это сродни буддистскому пониманию иллюзорности желаний. На родство феноменологии и буддизма очень правильно указывал Ф. Варела

Феноменологический анализ – трансцендентальный метод. Это означает, что он ставит целью выявление не моих личных особенностей, не того, что характерно для меня в отличие от других людей, а описание всеобщих законов мышления, того, что у меня со всеми людьми общего. Это не психология, изучающая факты, а философия, анализирующая условия возможности фактов, говоря словами Канта. И эти условия возможности одинаковы у всех людей, обладающих сознанием. Поэтому феноменологическое исследование себя, своего сознания (а нам доступно только собственное сознание) ведет одновременно к раскрытию нашей общности со всеми другими сознаниями. Конкретное содержание сознания у людей, конечно, разное. Но структуры, общие способы работы ума общие. Может быть, это на первых порах и не даст ощутимых плодов взаимопонимания, но даст их на более поздних этапах.

Люди, которые приходят на занятия тайцзицюань, вначале заинтересованы в том, чтобы им рассказали и показали ЧТО нужно делать. Им кажется: для того, чтобы изучить тайцзицюань, следует освоить некоторый набор движений, упражнений, форм. Рано или поздно становится ясно, что тайцзицюань – не ЧТО, а КАК. Не действия, а - их подноготная.Не само движение - правильное или неправильное, сильное или слабое, длинное или короткое, а – внутренний смысл всякого движения, который проявляется даже тогда, когда движение отсутствует.Не количество знаний, а - Знание в единственном числе, способное воплотиться в любых формах, в любых действиях. Когда мы понимаем это, изучение тайцзицюань становится тем, чем и должно быть – наукой о человеке, искусством пребывания в мире.

Мы говорим себе: "Я маленький человек, от меня ничего не зависит, буду жить для себя". Но любой человек – это целый мир и от всех зависит всё. Индийцы говорят: "Когда срывают травинку, вздрагивает вся Вселенная". В обществе все держится на балансе, и каких людей станет больше, пусть даже самых маленьких и незаметных, в ту сторону и склонится огромная тяжелая чаша весов.

Будто лежа он стоит, высок, Мощной волею уравновешен, Словно мать кормящая нездешен, И в себе замкнувшись, как венок. Стрелы же охотятся за ним, И концами мелкой дрожью бьются, Словно вспять из этих бедер рвутся. Он стоит — улыбчив, нераним. Лишь на миг в его глазах тоска Болью обозначилась слегка, Чтоб он смог презрительней и резче Выдворить из каждого зрачка Осквернителя прекрасной вещи.

Природа в целом все-таки обходится без того, без чего не обходятся люди: без спешного, суетливого, я бы даже сказал – панического заполнения пустоты пустотой. История идет своей медленной поступью так, как она идет; она вровень только с предельным усилием воли и разума, с неподдельной натурой человека – любовью.

У Руми есть притча о рабе, которого шах послал в другой город с поручением. Раб сделал множество других дел, но забыл о самом главном и единственном задании. Так и человек часто делает многое, но упускает самое важное. Зикр напоминает о том, что действительно значимо.С психологической и практической точки зрения когда человек вспоминает о главном, его проблемы отчасти теряют остроту. Это не противопоставление духовного — земному, а способ включить каждое земное проявление в целостность. Зикр помогает обрести внутреннюю устойчивость, чтобы «доплыть до берега» без катастроф. Мы называем это «главное», которое мы вспоминаем, Богом, реальностью или истиной. Когда это состояние включается, все остальное становится менее проблемным.

Добро, истина узнаются людьми не как они есть, их распознать никто не может, а по чисто физическому ощущению избавления.

Информация — это снятая неопределенность наших знаний о чем-то

«Цвет — это та точка, где наш мозг соприкасается со вселенной»

Живу мою жизнь в возрастающих кольцах, ЧтО явью вьЮтся насквОзь, Быть может, последний я, кто не добьётся, НО хочу, чтОб всё сбылОсь. Кружу возле Бога, вкруг Вежи* святой, ТЫсячелЕтья аз Есмь**; Не знАю ещЁ: сокол, вИхрь ли лихОй Или я – слАвная пЕснь.

Общественные законы сейчас уже не могут срабатывать так, как могут сработать индивидуальные. Во всяком случае кажется все большие вопросы разрешаются сейчас не так законами общества как силами индивида.

чтобы переживание вины не утратило смысла), требуетсянепрерывное поддержание высокого градуса социальной чувствительности —ориентированности на других, соотнесенности с другими, но не из потребностиполучить прощение, а из того опыта любви и боли, который Ясперс называет«причастностью».

Что события могут совершаться И ТАК, без того, чтобы их понимали, не значит, что всё равно, пытаемся мы их понять или нет, или достигаем ли понимания их необъятности, — наоборот, от этой нашей попытки всё для нас зависит, хотя И СЕЙЧАС И ВСЕГДА СОБЫТИЕ СБЫВАЕТСЯ И ВСЕГДА БУДЕТ СБЫВАТЬСЯ И ТАК, без нашего согласия, санкции, разрешения или допущения, — если мы их не допускаем, нам же хуже.

Цветаева писала: "главное... не успех, а успеть". Я когда-то тоже думала - успеть. Больше не думаю. Опоздавший на последний поезд обречен брести пешком, как-нибудь, докуда дотянет и покуда еще просто как-то тянет - ничего более. Это свобода быть в этом моменте, не в прошлом и не в будущем, ни о чем не жалея, никуда не стремясь. Ты можешь останавливаться в любом месте по дороге и долго рассматривать заснеженные ёлочки близ обочины. В конце концов это важнее, чем конечная точка, в которую ты едва ли попадешь, да это уже и неважно. А вот ёлочки - да, ибо только они составляют самую ткань твоего каждодневного бытия, каждодневного перебирания лапками по дороге. В этом нет ни сюжета, ни связи, ни цели. Только голос сердца, который создает этот поток жизни.

А медленность нужна для смирения, она и есть форма смирения: торопящийся самонадеянно стремится обогнать время или хотя бы совпасть с ним в скорости, уложиться в него. Ишь, какая гордыня. Медлящий прекрасно знает, что всё равно не успеет, и принимает это.

Я наелся, я в тепле, мои близкие тоже одеты и сыты, и есть деньги, чтобы пойти и купить питание в магазине. Это иллюзия досуга, мысли, теории. В действительности происходит обман, потому что вдали от моего ленивого тела машины и люди для сохранения этого моего состояния врезались в вещество, ножи в тела быков и коров на скотобойне, стальные трубы в тюменское болото, свинец и сталь в тела других людей, которые покушаются на устройство нашего общества, рвут вещество необратимо, в манере, за которую придется дорого платить, и мне конечно в том числе. В мнимом философском досуге я просто отодвинул в пространстве и времени от себя вещество, собственно немного и ненадолго. Мне скоро оно о себе напомнит. Лучше будет поэтому, если я сам поскорее обращу внимание на себя, на свое тело, и прежде всего на свою мысль, от которой я бегу, когда занимаюсь «теоретизированием» о «проблемах»: чем плотнее я ими занимаюсь, в академическом предприятии, тем больше затаптываю свою мысль, которая едва уже смеет поднять голову. Академическое проблемы и еда мои узаконенные цивилизацией наркотики, объем и массовое распространение которые гораздо больше чем у не узаконенных цивилизацией наркотиков.

«Мы — лицо того неведомого мира, который хочет выразить себя через нас. Часто та радость, которую мы ощущаем, относится не к нашей личной биографии, а к земле, из которой мы вышли. Порой мы чувствуем, как нас переполняет печаль, словно мгла расстилается над землей. Пытаться подавить в себе это чувство — ошибка. Правильнее было бы понять, что оно рождено скорее нашим телом, чем сознанием. Лучше всего подождать, пока эта туча пройдет — она торопится куда-то еще. Мы слишком легко забываем, что у нашего тела есть память, которая сформировалась до нашего сознания и жила своей жизнью, прежде чем мы приняли свой теперешний облик. Современные лишь с виду, мы по-прежнему принадлежим древности, мы — братья и сестры, вылепленные из одной глины. Каждого из нас озаряет своя часть тайны. Чтобы по-настоящему стать собой, человеку необходимо древнее сияние других людей»

Восприятие все больше без впечатлений, какое-то нутряное: токи, брожения - не отражения, не картинки - в нем все актуальнее такое, как вскользь/легким касанием/не настаивая/не отстаивая/по ходу. А достижения/ожидания/выходы/входы - глохнут

или вот, например - кто-то угощает водой,кто-то вином и хлебом,кто-то угощает огнем - зажигает пламя,подкидывает дров в костер,зажигает щепку,протягивает тебе - на конце пляшет огненный цветок,к небесам поднимается дым - угощенье не хуже прочиху огняв круге, где стаял снегв круге сугробовв круге лесапосреди миранаблюдая за бледным небомвращается звездное колесо,сансара вокругбездна времени под ногамипламя насытитдух и зрениекостер прогоритколесо сансары двинется дальшеесли смотреть из центране двигаясьэто очень красивооченьочень очень

Свойственный (естественно-нерефлектированно) человеку эгоцентризм способен (не только ослеплять, но и) помогать видению. Так, шатаясь по свету, шатаемся мы вовсе не по периферии (собственного мира – другого и не видим), но переносим вместе с (неотменимым) собой центр, и, пусть хоть ненадолго, любое пространство получает значение центрального и начинает стремительно насыщаться вниманием. Начинает быть видимым.

Смерть есть именно тот нож, который вырезывает живые формы, оформляет их. А если еще присмотреться - это та самая сила, из которой происходит интеллект. Он прорезается из прежних, смутных форм, - в механике силлогистики, в правилах логики, в комбинаторике, - и получает законченные формы. Смерть вырезает из небытия нужную нам эволюцию, нужный нам интеллект.

Мысленного огня властелин, о Титан златобраздый. Царь светодатец, внемли, о владетель ключа от затвора Животворящей криницы, о ты, кто гармонию свыше Льешь на миры матерьяльные вниз богатейшим потоком! Трон твой превыше эфира, он в центре всего мирозданья, Самое сердце вселенной - твой круг светоносный, отколе Промысел твой, пробуждая умы, наполняет пространство. Вечное пламя твое окружили, как пояс, планеты Свой хоровод без конца и без устали водят вовеки, Вниз посылая на землю частицы, что жизнь порождают. Кружите по небу вы, неуклонно назад возвращаясь. Следуя вам, по порядку и Оры сменяют друг друга. Смолкли раскаты стихий изначальных в их сшибке взаимной В пору, как неизречимый родитель явил тебя миру, Даже и хор несгибаемых Мойр пред тобой отступает. Стоит тебе пожелать - и, тебе угождая, изменят Нить неизбежной судьбы, столь силен ты, и столь ты державен. Только от вашей цепи, со стези вашей богопослушной Явится царственный Феб с божественной песнью кифары - Тотчас улягутся бурные волны людского смятенья. В блеске твоем, отвращающем зло и дарующем ласку. Вырос Пэан и свое ему благо добавил - здоровье, Всеисцеляющей полня гармонией космос широкий. В песнях тебя прославляют отцом Диониса великим, Аттисом также эвойным в чащобах лесных величают, Нежным Адонисом в гимнах тебя прославляют иные. Быстрый твой бич устрашает и демонов, к людям злотворных, Диких губителей, что насылают на бедные души Порчу, чтоб души людские средь шума житейской пучины Страждали вечно под бременем тела, любя это иго. Отчий чертог позабыв, сияющий в высях небесных. Демон счастливый, венчанный огнем, из богов наилучший, Всепородителя-бога подобие, душ возводитель, Внемли! Очисти меня навсегда и от всех заблуждений, К слезной мольбе преклонись, избавь от позорящих пятен, Прочь от страданий сокрой и смягчи быстрозоркое око Дики-богини, что взором своим проникает повсюду! Зло отвращающей будь нам подмогой надежной вовеки! Свет многосчастный, священный душе моей вечно являя, Мрак разгони ядовитый, ужасный, губительный смертным, Телу же бодрость пошли и дар наилучший - здоровье, Дай мне и добрую славу стяжать по обычаю предков - Муз пышнокудрых, прекрасных почтить дарами достойно! Прочное счастье пошли, коль мое благочестие любо! Если захочешь, то дай, о владыка, - ведь с легкостью можешь Все, что желаешь, свершить, - беспредельно могучий и властный! Если же звезд веретена в своем круговом обращенье Нити такого несчастья несут - о будь мне защитой! Сам это зло отврати ударом своим всемогущим!

тропы Агриппы. Первый троп — о разноречивости. Он свидетельствует о том, что существует огромное разнообразие философских систем, люди не могут договориться и найти истину, отсюда следует, что если до сих пор нет согласия, то нужно пока воздерживаться от суждения. Второй троп — об удалении в бесконечность. На основании его скептик утверждает, что чтобы доказать что-нибудь, нужно базироваться на утверждении, которое должно быть также доказано, оно должно быть доказано на основе опять какого-нибудь утверждения, которое в свою очередь также должно быть доказано и т.д. — уходим в бесконечность, т.е. мы не знаем, откуда начать обоснование; воздерживаемся от суждения. Третий троп называется "относительно чего", при котором подлежащая вещь кажется нам той или иной по отношению к судящему и созерцающему предмет. Судящий о предмете является в одно и то же время субъектом и объектом познания. Когда мы о чем-нибудь судим, то вмешиваемся в процесс познания, поэтому мы не можем судить о предмете самом по себе, т.к. он сам по себе не существует, а существует только лишь для нас. Четвертый троп — о предположении. Если философ желает избежать удаления в бесконечность, то он догматически предполагает, что некоторое положение является истинным само по себе. Но скептик не соглашается на такую уступку, считая, что это именно уступка, положение принимается без доказательства и поэтому не может претендовать на истину. Пятый троп — взаимодоказуемости, который гласит, что чтобы избежать бесконечности в доказательстве, философы часто впадают в ошибки взаимодоказуемости. Одно положение обосновывают при помощи другого, которое, в свою очередь, обосновывается при помощи первого.

Тревожное, сквозное, светлое южное осеннее тепло, долгая, обстоятельная история сквозняка сквозь поредевшие акации изгородей, вдоль неостывших убранных садов, вдоль пустых и живых без людей улиц, на которые кое-откуда еще выдвигается нависающий виноград, а за забором спелая кукуруза на пожухлой ботве. Минута взвешенной полноты, когда миру ничего не нужно, он тайно счастлив в ветреной тишине.

Свобода правит в просторе, возникающем как просвет, т. е. как выход из потаенности. Раскрытие потаенного, т. е. истина — событие, к которому свобода стоит в ближайшем и интимнейшем родстве. Всякое раскрытие потаенного идет по следам сокровенности и тайны. Но прежде всего сокровенно и всегда потаенно — само по себе Освобождающее, Тайна. Всякое раскрытие потаенного идет из ее простора, приходит к простору и ведет на простор. Свобода простора не заключается ни в разнузданности своеволия, ни в связанности с абстрактными законами*. Свобода есть та озаряющая тайна, в просвете которой веет стерегущий существо всякой истины покров и из-за которой этот покров кажется утаивающим. Свобода — это область судьбы, посылающей человека на тот или иной путь раскрытия Тайны**.* Иррациональное своеволие и рационалистическая скованность оказываются одинаково далеки от исходной свободы.** Т. е. свободу впервые дарит «просвет» бытия.

В человеке – все времена, и чем дольше он живёт, тем всё более все. Настолько, что течение времени как таковое становится ему в конце концов ненужным.

интересный феномен, который называется стохастический резонанс. Если имеется некая бистабильная система, то слабые воздействия не могут перебросить ее из одного состояния в другое, но если на нее накладывается "белый шум", то иногда достаточно слабого воздействия, чтобы произошел резонанс и произошло одномоментное "переключение".В сегодняшних условиях повышенной нестабильности такие переключения происходят у нас на глазах.

Легче держаться,если находишься в равновесии.Легче принять любую форму,если не еще не застыл.Тонкое и прозрачное растворяется без остатка,нежное и податливое легко проникает повсюду.Коснись того, чего еще нет,измени то, что еще не противится.Из горстки семян      появляются целые джунгли.Из туманной мечты      вырастает невиданный город.Путь твоей жизни      начинается с первого шага.Точный расчет не поможет,крепкая хватка не удержит,но то, что не поддаетсяопределениям и расчетоми есть путь неизбежной свободы.Полюбивший свою мечту,      никуда не уйдет от потерь.Полюбивший текущий неведомый мир,      не утратит его никогда.Люди сначала ищут дела,а потом мечтают их поскорее закончить.И так продолжается до конца.А для того, кто не занят ничемлюбое дело прекрасно само по себе.Он не ценит стремления,он не копит знания,он не видит смысла в усердиион не принуждает и не отталкивает.И тогда он останавливается в изумлении,перед тем,мимо чего прошли мириады людей.И тогда он живет,не заботясь о грядущем исходе.

Чаще всего ко мне приходят люди, которые заранее представляют - хотя бы в общих чертах - что именно должно происходить на занятиях тайцзицюань или цигун. С медитацией сложнее: время от времени на эти уроки по ошибке попадают люди, для которых само слово «медитация» имеет другой – непостижимый для меня - смысл. Так, неделю назад к нам пришла девушка, которая первым делом спросила: «Почему все сидят и нет музыки?» А когда я извинился и ответил, что музыка и танцы не предвидятся, сокрушенно покачала головой и сказала: «Что за медитация у вас такая… ничего не понимаю». Ещё сложнее с теми, чьи ожидания не оправдываются, поскольку ожидают они сильных ощущений, а не практики. Я не хочу сказать, что сильных ощущений в практике не бывает. Бывают, и ещё какие! Но сильные ощущения никогда не были и не будут ЦЕЛЬЮ практики, и у меня - как преподавателя - нет никакого резона намеренно их провоцировать. За последние 30-40 лет в области изучения «внутренних искусств» сложились две основные тенденции, друг с другом почти не пересекающиеся: я бы условно назвал их – «практика впечатлений» и «практика изменений».

От ЕСТЬ мы отпали в ДОЛЖНО БЫТЬ, как ученик Аристотеля Александр Македонский полнотой мира жил как своей главной мыслью, но перестал видеть полноту мира как то, что уже есть, и вообразил ее под ДÓЛЖНО, достижимой, как только эллинская армия, перейдя Ганг, пройдет небольшое оставшееся расстояние до берега океана и, значит, до последнего края всего круга земель.

'Предлагается исследовать глубокие философские и метафизические аспекты утверждения: “Одни нули круглее других”. Это утверждение служит отправной точкой для изучения природы пустоты, бесконечности и взаимосвязанности, предполагая, что даже в том, что кажется однородным, существуют тонкие степени отличия. При объединении математики, метафизики и таких понятий, как число Пи, это исследование направлено на понимание тонкостей взаимодействия формы, бесформенности и восприятия. В исследовании также рассматривается, как подобные идеи могут повлиять на современную науку и человеческое понимание реальности.'Martin T. Bosne, Some Zeros are More Round Than Others, 2025

Тепло не будет, будет горячо.А может вихрь с просторов ледовитыхпридет, осколков полон ядовитыхи прочей не антропоморфной свиты.И вороном присядет на плечото слово, что грустнее не бывает,что может быть совсем не убивает,но делает навечно не при чем.Тогда прислушайся, кто шепчет изнутри?Подталкивает будто: «Ну, смелее!Еще шажок, теплей, еще теплее,пусть черный флаг полощется на рее,и смотрят на тебя глазницами нули,удача с нами, мы и есть удача,её несем, за пазухою пряча,дыхание считая: «Раз, два, три...»

Плотин говорил, что человек рвется к практике, когда слабеет для видения (для настоящей мысли) и оно уже не может наполнить его из-за ἀσθένεια его ψυχής, психастении. Из-за недостаточной силы души мы срываемся, принимаем ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ решение: всё, теперь я буду вести себя по-другому; всё, я уже не буду доверять людям, они обманщики; всё, я начинаю действовать. За этой крутостью стоит на самом деле: хватит с меня риска мысли, опасности оступиться и поступить, теперь я буду не думать а следовать такому-то курсу. На самом деле конечно не удастся, начнется не курс а дрейф. Настоящий поступок только тот, в который мы нечаянно оступаемся из мысли. Сделать какое-то дело по-настоящему можно только не расставшись со свободой, т. е. с мыслью. Мысль и сама уже дело, и то, во что мы оступаемся из мысли, тоже поступок, дело. Дело без мысли перестает быть и делом, становится НЕ ДЕЛОМ.

Комнатные цветы — порождение буржуазной эпохи, как и сервировка стола или иллюстрированные журналы. Все эти обычаи подразумевают, что эстетическое уже не внедрено в образ жизни как некоторый неизбежный его эффект, как красота или достоинство труда, или сословная честь, или профессиональное достоинство. Напротив, требуется как бы некоторая эстетическая подготовка к профессиональному действию: сначала рассмотреть картинку, потом начать читать текст; сначала полить цветы, а после приняться за работу…

Бремя человеческой свободы для многих непереносимо. Но в любом случае, это выбор, который делает каждый. Отличие между человеком и животным или человеком и биороботом с ИИ, похоже, редко осознаётся. Между тем, от того, как человек отвечает себе на этот вопрос – пусть даже не вербально, а посредством выбора – зависит, чем становится его жизнь. Для тех, кто отрицает свободу, её в самом деле нет; те, кто думают, что отличаются от умных животных, не понимая, в чём состоит это отличие, пребывают в иллюзиях.Недавно мелькнула картинка, раскрывающая эпизод с искушением Евы. Выбор всегда реален, и всегда этот выбор и определяет, кем мы являемся в действительности. Ева соблазнилась земным, Адам предпочёл бегство в иллюзию, не будучи готовым принять себя, Он захотел выглядеть лучше, «выглядеть» возобладало над «быть», и захотел он этого для себя. Так он отделил себя от реальности. Единство было нарушено, связь разорвана, в уме возник образ другой, несуществующей реальности, которую ум вынужден  был достраивать, латая несуразности, которые только множились от такой работы. А дальше начинают разворачиваться следствия выбора. Иллюзии требуют защиты, идеи нужно воплощать, материализовывать, за них нужно бороться, иначе они развеются как дым. И это всего лишь механика, где действительно нет свободы. И так продолжается до тех пор, пока выбор не будет отменён.

Историк, лишенный литературного таланта, неизбежно фальсифицирует историю

Ты не можешь принять себя таким, какой ты есть? Не можешь - и ничего страшного, прими себя таким, какой ты есть!

Когда люди не замечают,что ими управляют,они становятся простыми и податливыми.Когда люди видят,как их используют,они становятся уродливыми и злыми.Беды и несчастья — вот что рождается      от благополучия и самодовольства.Удача и счастье — вот что рождается      от беды и безнадежности.Но как они превращаются друг в друга,где эта незримая граница      между добром и злом?Правило постепенно превращается      в исключение,истинное и доброе      обманывает и убивает.Но ты сам обманываешь себя,пытаясь удержаться на призрачной опоре.Вот почему запреты ничего не значат —      они сами себя запрещают.Вот почему умеренность универсальна —      она открывает глаза.Вот почему терпимость необходима —      она не дает разорвать тебя на куски.Вот почему твое сердце чисто —      ему ничего не нужно.

Я не хочу никому ничего доказать. Это бывает от убожества. Я с самого начала УЖЕ БЫЛ молчалив и задумчив. От молчаливой задумчивости — всё. Это я только потом уже стал хлопотать. Догонять. А не надо было. Страх выгонял из тайников.Тяжелое отравление мнениями. Еще худшее — императивами. Мы втайне успеваем «просчитать» возможные последствия наших мыслей, решений и действий раньше, чем осознаем. Расчеты идут в том полутемном пространстве, в котором Платон помещает математику. Такой расчет всегда просчет. В нём нет ни его же побудительной причины, она начисто вытесняется, ни учета всё равно принципиально неучитываемых вещей. Всех, которые не на месте, а сами и есть место.

Я вижу мезозойские лесаИ странных тварей слышу голосаВ тот час, когда скрывается на отдыхБольшое солнце в перегретых водахИ в раскаленных тысячах частицПеска отражено его сиянье…Но затихает к вечеру порханьеВ густых ветвях тяжелых первоптиц,И папоротники, и кисти хвои,Хвощей стволы и пальм резные ваиКачаются, покой лелея свойИ сны без сновидений навевая.О век роскошной зрелости земной,Как дивно ты встаешь передо мной!Но уж тогда, заморыш и калекаСредь гордых гадов, — предок человека,В расщелинах могучих скал таясь,Со сладким злом спознался в первый раз.Ноябрь 1942

Если что-то узнал,другим не расскажешь.Если начнешь говорить —безусловно обманешь.Ничего не хватать,ничего не терять,никуда не бежать,ничего не искать,достичь гармонии в своем сиянии,понять, что все в жизни стоит друг друга,вот что значит достичь совершенного единства.Как будтоне достигнешь его      не утратив сочувствия;не достигнешь его      не утратив равнодушия и грубости;не достигнешь его      не утратив стремления к добру;не достигнешь его      не утратив зависти и злобы;не достигнешь его      не утратив восхищения перед великим;не достигнешь его      не утратив презрения к ничтожному.И получив это, поймешь,      что это — сокровище.

Великие верующие верили от интенсивности жизни, от переполняющей любви: надо было рваться вверх, чтобы не разорваться от этой переполняющей любви. А мы не то что Бога не замечаем, но не замечаем даже изобильных сил природы. Особенно в нашем климате их легко не заметить, природа здесь скромна и таит свою упрямую мощь. А раз мы не верим в силы и стихии природы, неживой, и живой, и человеческой, то где нам поверить в Бога? Наш бог часто такая же бледная поганка, как мы сами, иссохшие в тесном затворе. Нигде нет такого простора, как у нас, и нигде, наверное, люди так помногу не сидят в душном помещении и так не любят обязательно закрывать двери и форточки.

Говорят: мир существовал всегда. В этом ответе есть что-то неудовлетворительное: откуда взялось всегда? Откуда взялось время, в котором мир мог бы всегда находиться? Время появилось после Большого взрыва? Но опять же, для него как первопричины нашего мира должны были уже существовать необходимые условия. Еще одно объяснение: бытие более вероятно, чем небытие. Допустим, но как возникли эти вероятности? Насколько более «рациональной» и «вероятной» кажется такая картина (то есть ее отсутствие): ничего нет. Абсолютно ничего. Неоткуда было взяться существованию, его и нет. Некому задавать трудные вопросы о том, откуда оно взялось. Однако вместо этого перед нами огромный мир — с этим не поспоришь. Допустим даже, что он иллюзорен. Но ведь нельзя сомневаться, что сама иллюзия существует. Если это не чудо, то что тогда можно назвать чудом? «Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть» (Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат). Факт существования мира должен вызывать трепет и смирение: несмотря на все успехи науки и других форм познания, мы и понятия не имеем о сути происходящего.

Настоящее изменение — это которое нельзя запланировать; которое не нами устраивается; которое приходит исподволь, вдруг; как сон; о котором все по-настоящему мечтают. От крупицы которого, невидимой, меняется незаметно, но неостановимо, весь мир, как от веры с горчичное зерно передвигаются горы. Ради крошечной крупицы такого изменения стоит постараться. И самая большая работа, работа обращения внимания, от ужаса которой человек очертя голову, в панике бросается к ворочанию гор, — только в таком паническом активизме горы как раз не переворачиваются, — самая большая работа это мысль, настоящая, вещь почти невозможная, редчайшая, о которой я сам говорю понаслышке.

Чтение – наверно, единственная деятельность (по крайней мере, в моём опыте), в которой возможно двигаться по нескольким дорогам одновременно, попирая геометрию, стереометрию и логику со здравым смыслом, в разные стороны (это такая разрастающаяся объёмность). И если писание (особенно – о книгах) – тоже разновидность чтения, то возможности такого движения создаёт и оно.

Лейбниц не видел зла от видения возможности добра, не глядел на зло, которое для него не существовало. Зло — недостаток добра: нашего, моего, смотрящего. Не смотри. Оно не существует. (Мои 2–3 минуты прозрения в добро.)

Мы идем между двух огней, вернее между двух блефов, одним — иллюзией объективной работы со словом, реально «словом» называют лексику, другой блеф «концепций», на деле умственных конструкторов, когда человек надеется, что если он назвал что-то глобальное, то хотя бы глобус у него в руках, но и глобуса нет; ничто не умеет быть таким пустым, как лексика.

Мысль можно определить так: она то, что может выйти из себя, всегда стать другим, — не смениться другим, а сама мысль станет ДРУГИМ. Мысль это то, что опасно вдруг, внезапно открывается другому.

Картина мира всегда неполна. И нет шансов, что она когда-нибудь станет исчерпывающей, белые пятна останутся. Но вопрос про картину мира можно задать иначе: насколько она правдива? И тогда речь будет идти не о полноте, а о похожести, об адекватности представлений реальности в целом. Голограмма с недостаточным разрешением может не слишком чётко отображать весь объект, и он будет узнаваем. А можно достаточно подробно вычленить какую-то часть, и в таком случае сбалансированного представления о целом не получится.Аналогичное смещение произошло и с современным мировоззрением. Постепенно фокус сместился от общего к частностям, и я не могу сказать, что сегодняшние представления о мире в целом точнее тех, что бытовали прежде. Прежде реальность была более узнаваемой.Из картины мира ушло понятие о высшем. В результате высшим стала жизнь как таковая. Проще говоря, на вершине иерархии оказались удовольствия....Сегодня в общественном сознании на месте представлений о высшем – слепое пятно.

У меня такое чувство, что ни одно поколение в человеческой истории не будет столь серьезно озабочено вопросом спасения души, как непосредственно грядущие. Человек прошлого, как бы ни была охвачена его психика мистическим, был тем не менее плотно привязан к осязаемой реальности, казавшейся безграничной, а потому вселяющей надежду на обретение свободы и счастья через физическую экспансию. И только современный человек, которому наука и технологии показали со всей очевидностью всю ограниченность, конечность и скудность осязаемой реальности и не предложила ему ничего иного, кроме очевидно иллюзорной реальности цифровой, механической, совершенно контрчеловеческой, способен со всей страстью и серьезностью приняться, наконец, за душу.

Чтобы подняться к понимаю. что такое правда, надо пройти сквозь нагромождения чуши, созданные естественными науками — эти отвалы естественных наук в гуманитарии. Науки не виноваты — они открывали свои истины, а отвалы завалили понятия, которыми оперирует человек. И эти отвалы надо разгрести, чтобы вспомнить, что возраст литературы измеряется не годами, а эпохами, а правда — это не соответствие физики и описания, а условие понимания происходящего.

Если мы оступиться в поступок неспособны, то мысли нет, как мы никуда еще не идем, если нам гарантировано что мы не споткнемся.

Самое сложное - как раз определить грань между "еще можно помочь" и "помогать бесполезно". Одни пытаются до последнего и выгорают дотла, бросая свою собственную жизнь в топку ответственности. Другие складывают лапки и умывают руки там, где дело небезнадежно и вполне еще можно было помочь. И каждый раз это приходится определять заново.

чем меньше человек знает себя, тем больше у него претензий к окружающим.