«Он говорил всю жизнь. Он не мог формулировать того, что он имел в уме, так, чтобы не испытать повелительной необходимости поправить свою формулу, а потом поправить поправку. И таким образом, переходя от теории к теории, поправляя себя в то время, как он думал, что дополняет себя, он путем усложнений, нагроможденных на усложнения, и аргументов, следовавших за аргументами, пытался лишь придать со все большим приближением простоту своей первоначальной интуиции. Вся необыкновенная сложность его системы... выражает лишь несоизмеримость между его простой интуицией и средствами, которыми он располагал для выражения ее».

Дурацкая, детская, непрояснённая в силу своей как будто очевидности, непрорефлектированная интуиция, вертящая тобой, как всё непрорефлектированное: твоё человеческое качество (то есть – смешно, но тем не менее – и количество+качество образования, и то, как ты устраиваешь свои отношения с людьми, и как ты выполняешь свои повседневные обязанности – всё, всё вот это вплоть до твоего внешнего вида, потому что он, конечно, результат дисциплины и самоконтроля) – словом, твоё человеческое качество имеет какое-то, и скорее всего, прямое отношение к бессмертию. Мнится (какой-то внутренней формой, прежде сознательных установок чувствуется), что-де чем ты будешь лучше, тем ты будешь бессмертнее. Идея эта не так безумна, как может показаться, потому что стремление быть «лучше», несомненно, - борьба на стороне космоса против хаоса, становления против разрушения, в конечном счёте, да, - жизни против смерти, бытия против небытия. (Вот поэтому-то, кстати, кажется, будто вина, собственные поступки, которые ты осознаёшь как плохие, - перечёркивают тебя, отрицают, уменьшают как личность, как единицу существования, будто они – ущерб в самом бытии.) Другой вопрос, что к личному бессмертию это (драка с небытием на стороне бытия), по всей видимости, никакого отношения не имеет.

опять парадокс – знак Истины: чем более бездуховным становился мир на низших уровнях, тем сильнее обострялась интуиция, видение метаисторического зона, на высшем. «Общество, начавшись с царства силы, пройдя через царство закона, должно прийти к царству милостыни или благотворения»

я не хотел сопер­ни­чать с ним или с его искус­ст­вом — eэто было бы нелег­ко, я вполне пони­маю, — но про­сто пытал­ся, чтобы очи­стить­ся, про­ве­рить зна­че­ние неко­то­рых моих сно­виде­ний: не этим ли видом искус­ства они так часто повеле­ва­ли мне зани­мать­ся. Сей­час я тебе о них рас­ска­жу. В тече­ние жиз­ни мне мно­го раз являл­ся один и тот же сон. Прав­да, видел я не все­гда одно и то же, но сло­ва слы­шал все­гда оди­на­ко­вые: «Сократ, тво­ри и трудись на попри­ще Муз». В преж­нее вре­мя я счи­тал это 61при­зы­вом и сове­том делать то, что я и делал. Как зри­те­ли под­бад­ри­ва­ют бегу­нов, так, думал я, и это сно­виде­ние вну­ша­ет мне про­дол­жать мое дело — тво­рить на попри­ще Муз, ибо высо­чай­шее из искусств — это фило­со­фия, а ею-то я и зани­мал­ся13. Но теперь, после суда, когда празд­не­ство в честь бога отсро­чи­ло мой конец, я решил, что, быть может, сно­виде­ние при­ка­зы­ва­ло мне занять­ся обыч­ным искус­ст­вом, и надо не про­ти­вить­ся его голо­су, но под­чи­нить­ся: ведь надеж­нее будет пови­но­вать­ся сну и не ухо­дить, bпреж­де чем не очи­стишь­ся поэ­ти­че­ским твор­че­ст­вом. И вот пер­вым делом я сочи­нил песнь в честь того бога, чей празд­ник тогда справ­ля­ли14, а почтив бога, я понял, что поэт — если толь­ко он хочет быть насто­я­щим поэтом — дол­жен тво­рить мифы, а не рас­суж­де­ния. Сам же я даром вооб­ра­же­ния не вла­дею, вот я и взял то, что было мне все­го доступ­нее, — Эзо­по­вы бас­ни. Я знал их наизусть и пер­вые же, какие при­шли мне на память, пере­ло­жил сти­ха­ми15.

Герменевты полагают, что понять сущность человеческого бытия невозможно, пользуясь естественно-научными методами. Методы позитивистской философии также сродни естественнонаучным: они основаны на отстранении отношения исследователя к объекту изучения и опираются на законы формальной логики. Объективным методам познания противопоставляются методы психологического отождествления исследователя с текстом, независимо от того, какую конкретную форму имеет текст, что это — исторический источник, музыкальное произведение, архитектурный ансамбль, скульптура, живописное полотно или личность другого человека. Такую познавательную процедуру называют «вживанием»: истина в процессе познания достигается не путем кропотливой аналитической работы ума, а благодаря интуитивному постижению, озарению, инсайту.

Первая — нравственное чувство есть. Это чувство направлено и различает свои собственные поступки и решения. Про себя человек благодаря этому чувству всегда знает поступил он здесь честно или сподличал, поступил правильно или струсил, пошел на поводу обстоятельств или выбрал держаться своей правды. Как всякое чувство оно может развиваться и деградировать. Иногда его чувствительности не хватает, чтобы оценить собственный выбор, понять "как правильно" и это доставляет долгоиграющий дискомфорт. Направленное на другого оно ставит тебя на его место. Оно отвечает на вопрос — как я бы поступил в такой ситуации. В этой ситуации оно не врет. Но можно обмануться в ситуации, увидеть её снаружи не так, не полностью, как её видит другой человек, которого ты осуждаешь или одобряешь. Можно спроецировать его на страну, общество, человечество, весь мир, вселенную, создателя. И в таком неприспособленном масштабе оно тоже даст какие-то ответы, ориентироваться на которые заведомо не стоит. Второе — внутренние голоса есть. Они стоят на страже твоего покоя, твоей уверенности в себе, в своем будущем, в твоей высокой самооценке, твоей веры в то, что мир справедлив и предсказуем, а боги к тебе добры. Они оберегают тебя от лишней работы и страхов внутри и лишней суеты и пота снаружи. Они фильтруют весь поток восприятия на то, что согласуется с твоими благими представлениями и то, что будет им противоречить и разрушать. Врут эти голоса или нет — тотально зависит от того, на сколько твой образ себя, мира, законов — адекватен. Способ не поддаваться обману этих голосов открыли ещё 4000 лет назад. Он радикальный и называется — просветление. Если кто-то не пребывает в образах человек, долгожитель, гражданин, успешный, справедливый, беспристрастный, милостивый, разумный, адекватный, то и голоса его будут молчать. На пути к этому способу есть ещё осознанность — позволяющая узнавать голоса и видеть что именно они сейчас защищают, где и в чем видят угрозу, как с ней справляются. Третье — чувство правды у человека может быть. Есть способы выработать у человека те или иные навыки интуитивно вычленять правдивую информацию, и столь же интуитивно маркировать ложную. Это своего рода условный рефлекс. Ощущение от срабатывания этого навыка скорее дезориентирующие. На сколько он функционален и точен можно определить только одним способом. Способом, которым баскетболист определяет попадает ли он в кольцо. Бросает раз за разом, первую тысячу раз, потом вторую, пока не доведет навык до относительного совершенства спонтанного успешного действия. Если проверять правдивость сигнала каждый раз самым тщательным образом — наступит момент, когда доверие к этому своему чувству правды станет оправданным, а само чувство не будет путаться ни с внутренними голосами, ни с нравственным, ни с эстетическим, ни с интеллектуальным. Если не проверять, это часто будет некий компас, которым пытаются измерить температуру. Беда, или скорее проблема в том, что люди очень плохо разбираются в том, на что они опираются внутри. Как вообще следует их мысль, от чего отталкивается, обо что запинается, куда предпочитает не заходить, а что ускоряет и укрепляет её. Не видит стандартные ходы своего ума и типичные алгоритмы обесценивания или переоценивания произвольного факта. Никаких простых решений тут нет и быть не может. Работа головы, это изначально сложно. Там много слоев, процессов и разных конфигураций.

без опыта не могут обойтись и повседневные “дедуктивные построения” в философии; но в них опыт остается случайным, непроверенным и, часто, дурным и убогим. Это бывает особено тогда, когда построяющий ум сознательно разрешает себе пренебрегать опытом и сочетает дедуктивное тяготение с релятивистическою постановкою вопроса: тогда возникают произвольные и беспочвенные комбинации, прикрываемые нередко ссылкою на безысходный “субъективизм” всякой философии. “Можно так построить”, рассуждает беспочвенный комбинатор понятий, “тогда выйдет то-то; а можно иначе,— тогда выйдет другое”. Но как именно необходимо и должно строить, повинуясь предмету,— он не знает и не может знать, потому что опыт его беспредметен и не систематичен. Такие “строители” философских теорий не обходятся совсем без интуитивного опыта; но они не культивируют его предметную основу и довольствуются случайными, мимоходом добытыми данными; они не созерцают, а подглядывают; не испытывают, а похищают; и, подвергая свой скудный материал произвольной и беспринципной перетасовке, они уродуют в корне свои, ни для кого не убедительные, построения.

Подобно этому от опыта не освобождает никакая метафизическая спекуляция. Во всякой подлинной, глубокой философии “спекуляция” покоится на систематическом созерцании предмета; она питается этим опытным восприятием, почерпает из него свое содержание и проверяет себя его показаниями; так что истинный философ дорожит в своем творчестве отнюдь не игрою мысли и не комбинациями понятий, но именно систематическою интуицией предмета. Бывает и так, что это опытное созерцание прерывается или восполняется чисто мысленным — гипотетическим или диви-наторным — напряжением; но именно такие перерывы и восполнения порождают наиболее субъективный элемент всего учения. Аналитическое или синтетическое придумывание всегда рискует исказить, изуродовать предметную ткань теории, и этот риск слишком часто ведет к глубоким искажениям и ущербам.

И вот возникает силлогизм: всякое знание есть опытное знание; всякая философия есть знание; следовательно, вся философия есть опытное знание. Неопытная, сверхопытная философия есть недоразумение или легенда. Известно, что философы не раз пытались утвердить свое знание “независимо от опыта”; об “априорном” знании написано немало исследований. И тем не менее безопытной философии никогда не было и не будет. Именно тогда, когда философ думает, что он освободил себя от опыта, он или предвосхитил его и совершил самообман; или освободил себя от известного, специфически определенного опыта и обратился к другому опыту (например, от чувственного — к нечувственному, от “внешнего” — к “внутреннему”, от созерцающего — к мыслящему); или он освободил себя от восприятия одного предмета, осуществляя восприятие другого; или же уклонился совсем от предметного опыта, удовлетворяясь его беспредметными суррогатами. На самом же деле опыт остается налицо во всех этих случаях; ибо предвосхитить опыт не значит обойтись без него, но значит получить его на неверном, на дурном пути; специфический опыт не перестает быть опытом, а неверный или беспредметный опыт отнюдь не открывает душе сверхопытную сферу. Необходимо покончить раз навсегда с предрассудком “вне-опытного знания”. Философские учения делятся не на “опытные” и “сверхопытные”, а на такие, которые сознательно культивируют предметный опыт, и такие, которые этого не делают. Ибо от опыта не освобождает никакая интуиция, никакое “прозрение”, никакая метафизическая спекуляция, никакая рационалистическая дедукция, То, что обычно называют интуицией или “прозрением”, есть или случайное опытное восприятие предмета, над которым философ не властен, которого он не умеет ни повторить, ни проверить, ни подвергнуть систематическому очищению,— и именно потому беспомощно ссылается на таинственную “интуицию”; или же это есть систематическое, методически руководимое опытное созерцание предмета. В обоих случаях опыт имеется налицо; однако в первом случае философ не владеет им, не организует его, не превращает его в систематически практикуемый .опыт, тогда как во втором случае опытное восприятие становится подлинным, систематически применяемым орудием или методом познания. Это значит, что “интуиция” не только не “освобождает” от предметного опыта, но сама есть не что иное, как осуществляемый опыт; и так обстоит дело не только в философии, но и во всяком религиозном откровении, и в нравственном наитии, и в творческом воображении Художника.

В интересной книге М. Бунге предпринята попытка систематизировать все возможные варианты интуиции. Он выделяет четыре основных класса: 1) интуиция как восприятие; 2) интуиция как воображение; 3) интуиция как разум; 4) интуиция как оценка. Следовательно, «никакой мистической интуиции для изучения интуиции ученого не требуется». В то же время «интуиция - недостоверный зачаток мысли». И в этой связи она может быть опасна: во-первых, потому, что интеллектуальная интуиция не имеет никакой доказательной силы; во-вторых, потому что интуиция - это до некоторой степени объективный здравый смысл, а он консервативен, в-третьих, потому что интуиция никогда не бывает достаточно точной.

Например, А.Г. Фомин, пытаясь рационализировать этот процесс, в то же время оговаривал: «Умение найти нужный для литературоведческой работы материал до сих пор является результатом библиографического чутья, продолжительного опыта». В современных условиях такое низведение интуитивного метода поиска литературы до искусства, до эмпирики, до уровня «особых», «избранных» личностей нельзя считать оправданным. Сейчас нужно учитывать, во-первых, тот факт, что роль интуиции в творческой деятельности современного человека чрезвычайно возросла. Во-вторых, современная наука стоит перед альтернативой: или освоить логику интуиции, понять логический механизм интуиции, или отдать всю логику на откуп иррационализма.

Конечно, нельзя абсолютизировать интуитивный метод, так же как умалять его значение или игнорировать вообще. Любой творческий процесс является определенным единством, с одной стороны, планомерных, необходимо и последовательно вытекавших друг из друга логических умозаключений, с другой - счастливого стечения случайных находок, необъяснимых «озарений», логических скачков и переходов. В этой связи Антуан де Сент-Экзюпери писал: «Теоретик верит в логику. Ему кажется, будто он презирает мечту, интуицию и поэзию. Он не замечает, что они, эти три феи, просто переоделись, чтобы обольстить его, как влюбчивого мальчишку. Он не знает, что как раз этим феям обязан он своими замечательными находками. Они являются ему под именем «рабочих гипотез», «произвольных допущений», «аналогий», и может ли теоретик подозревать, что, слушая их, он изменяет суровой логике и внемлет напевам муз....

У творцов науки действительно бывают «естественные откровения; или «озарения», но никогда до обнаружения, формулировки и изучения проблемы.

Особое внимание в процессе информационного поиска нужно обратить на следующие виды интуитивного метода. Быстрое отождествление объекта поиска, т.е. искомого документа, факта или определенной совокупности их. В большей мере это обусловлено физическим, чувственным восприятием, скажем, книги, когда-то виденной, читанной. Эффективность такой чувственной интуиции во многом зависит от творческих способностей библиографа - его наблюдательности, остроты восприятия, памяти, сообразительности, опыта и информированности. С быстрым отождествлением тесно связаны и другие виды чувственной интуиции - ясное понимание значения и способность интерпретации. Ясное понимание значения искомого документа или факта позволяет не только формально выделить их в системе других по тем или иным внешним характеристикам, например, по фамилии автора, заглавию, художественно-полиграфическому оформлению книги и другим данным, составляющим библиографическое описание издания. В случае ясного понимания значения речь идет скорее о возможности интуитивного выделения нужного издания путем неосознанного сопоставления с другими изданиями на основе различий в стиле или жанре изложения, иллюстраций, справочного аппарата и т.п., которые как бы «выуживают» что-то из нашей памяти, стимулируют наше воображение. Интуитивная способность интерпретации как разновидность чувственного восприятия позволяет в процессе поиска за условными знаками, формальными характеристиками литературных источников видеть, пусть столь же условные и неясные, но реальные, содержательные взаимосвязи этих источников, необходимость выбора какого-то определенного из них, в большей мере соответствующего задаче данного поиска. В этом случае искомый документ или факт фигурирует для нас как некий искусственный или естественный сигнал, позволяющий быстро и сжато оценить значимость той или иной книги среди других так же, как мы оцениваем реальные объекты окружающей действительности по их внешнему виду, позам, жестам и т.д. «Это именно то, - подчеркивает М. Бунге, - что мы делаем всякий раз, формулируя впечатление о ком-нибудь на основании единственной встречи». Поэтому он определяет подобные интуитивные методы как «импрессионистские». Способность представления, или геометрическая интуиция. Здесь намечается уже переход от интуиции восприятия к интуиции воображения. С точки зрения поиска литературы геометрическая интуиция имеет место тогда, когда некоторый абстрактный образ документа (например, созданный методами чувственной интуиции) конкретизируется до наглядного изображения модели. В отличие от чувственной интуиции, где чаще всего используются готовые способы изображения словесного текста (иллюстрации в книге), геометрическая интуиция предполагает как наличие индивидуальных образов, создаваемых специально или формирующихся стихийно, в процессе работы с литературой, так и искусственные образы, например, символический индекс документа, присвоенный ему в библиотеке или на основе какой-то схемы классификации. Способность образования метафор как интуитивный метод. В качестве наглядного образа для искомого литературного источника используется метафорическая иллюстрация, т.е. частичное сходство или различие документов, например: иллюстрированное или неиллюстрированное издание. Такая интуиция связана также со способностью вызывать чувственные впечатления, наглядные образы о прочитанных книгах, фактах, идеях, причем чаще всего через воспроизведение какой-то части, структуры, фрагмента. Метод творческого воображения. В науке он определяет процесс формирования гипотезы, часто выступающей в виде какого-то зрительного образа, особенно после длительного процесса поисков или попыток решения какой-то задачи. Классическими примерами здесь могут служить: «видение» во сне искомого решения у Д.И. Менделеева при открытии им периодической системы химических элементов, знаменитое «упавшее яблоко», ставшее источником гравитационной теории И. Ньютона и т.д. Но в любом случае такое «видение», «интуитивное озарение» не возникает из ничего. Оно возможно и в процессе информационного поиска, когда вспышка вдохновения, словно молния, высветляет вдруг после кропотливого изучения большого массива документов именно нужный источник или иное направление поиска. Другая возможность интуитивного предвосхищения может возникнуть при использовании в процессе поиска каких-либо пособий, например: указателей или списков литературы, вспомогательных указателей в книге и т.п. Но в любом случае такие «озарения» нуждаются в реальной проверке, критической оценке и другими логическими методами. Ускоренное умозаключение. Здесь намечается переход от интуиции воображения к интуиции, близкой к выводному знанию, т.е. знанию, полученному на основе логической переработки данных литературы, без непосредственного обращения к эксперименту и практике. Такие виды интуитивных методов называют также интеллектуальной интуицией. Она все ближе подводит информационный поиск от использования преимущественно эмпирических поисковых образов к абстрактно-логическим приемам. Таковым и является прежде всего ускоренное умозаключение. Оно характеризует такой процесс информационного поиска, когда происходит некий качественный скачок, сокращение поиска, решение поисковой задачи приходит как бы внезапно, само собой. Складывается впечатление, что реальная последовательность возможного поиска в данном конкретном случае как бы «позабыта» вами. Ярким примером такой интуиции может служить обнаружение искомых фактов именно в тех литературных источниках, в которых, по какому-то нашему ограничению, эти факты не должны и быть. По свидетельству М. Бунге, «пропущенные или позабытые посылки и промежуточные шаги бывают столь многочисленны, что лишь вышколенный ум в состоянии прийти таким путем к правдоподобным заключениям». Такой способностью интуиции обладают только хорошо развитые, чрезвычайно логичные интеллекты. Интуитивное синтезирование. Оно отличается от ускоренного умозаключения и примечательно еще большим увеличением масштаба целостности, единства выделяемых из общего массива искомых документов или фактов, сочетанием ранее разрозненных сведений в единое, «гармоническое» целое, систему. Причем здесь важно не только ограничить искомую систему в общем массиве изданий, но и определить относительное значение каждого документа или факта в этой системе. Такое обобщающее представление, картина в процессе информационного поиска складывается обычно в тех случаях, когда поиск сориентирован на так называемое книжное ядро (литературное, библиотечное), т.е. определенный и оптимальный минимум литературных источников. Интуиция, опирающаяся на здравый смысл, позволяет подходить к процессу информационного поиска с определенными представлениями, с оценками, уже сложившимися знаниями по тому или иному вопросу, теме поиска. Но такой опыт часто ведет к тому, что мы отдаем предпочтение литературным источникам, соответствующим уровню наших знаний. Это обусловлено тем, что степень интуитивности любого понятия относится к определенному уровню знания. Поэтому можно позволить такой интуиции играть ее эвристическую роль, но нельзя позволять ей приуменьшать трудности обогащения, развития литературы. Другими словами, в процессе информационного поиска особое внимание следует обращать на документы и факты критического характера, противоречащие интуиции здравого смысла, уже сложившимся представлениям. При этом необходимо учитывать динамику своей интуиции здравого смысла, ориентируя ее на изменение, приобретение новых интуитивных представлений, поднимая интуицию до здравого суждения, фронезиса. Фронезис, или практическая мудрость, определяет умение быстро и правильно оценивать и тем самым находить те документы или факты, которые в большей мере отвечают задаче данного поиска. Говорить о такого рода интуиции можно лишь в том случае, если удачно формулируется оценочное суждение, выбирается нужный документ или факт после ускоренного ознакомления с ними, правильно оценивается их новизна, ценность и полезность, определяется важность и надежность своих поисковых действий.

В принципе интуитивный метод под различными названиями - «догадка», «чутье», «случайность» - имеет широкое распространение в библиографической эвристике. Библиографическая догадка, - подчеркивает М.А. Садова, - сопутствует библиографу во все время работы. Здесь открываются разнообразные пути и неисчерпаемые возможности в зависимости от личных свойств библиографа, его опытности, быстроты соображения и т.п.». По оценке П.Н. Беркова, М.А. Садова правильно подобрала синоним к слову «догадка» - «быстрота соображения». В классификации М. Бунге это соответствует интеллектуальной интуиции вида «ускоренного умозаключения». В этой связи П.Н. Берков справедливо рекомендует отказаться полностью от таких терминов, как «интуиция», «чутье», «догадка», потому что в них есть какой-то привкус веры в «чудесное», «необыкновенное». А между тем это такое же установление связей, только более отдаленных, лежащих не на поверхности, но, тем не менее, связей, реально существующих, а не выдуманных.

К этому виду интуитивных методов решения относятся также и различные «случайности» в процессе поиска литературы. Опыт показывает, что так называемая случайность на самом деле представляет действие каких-то обусловленностей. В частности, П.Н. Берков приводит такой пример. Пришедший как-то к заведующей библиотекой Института русской литературы (Пушкинский Дом) известный академик И.Ю. Крачковский во время разговора взял со стола томик журнала пушкинского времени и машинально стал его перелистывать, продолжая вести деловую беседу. Вдруг он вскрикнул от радости и изумления: им было найдено, как он объяснил своей собеседнице, сведение, которое он разыскивал несколько десятилетий. На первый взгляд, что здесь случайного? Не то, что И.В. Крачковский много лет помнил и вынашивал свою задачу поиска, а то, что ответ пришел неожиданно. Следовательно, необходимо постоянно вырабатывать в себе прозорливость в наиболее оптимальном выборе пути поиска информации, обращения именно к тем литературным источникам, которые с наибольшей вероятностью содержат необходимые факты. Освоение и рациональное использование различных методов интуиции приходят с опытом, возрастом, являются результатом тщательного изучения литературы. Этот взаимопереход от интуитивных к рациональным методам и наоборот, во многом обусловил дальнейшее развитие библиографической эвристики в сторону использования более рациональных методов информационного поиска.

Интуитивный метод. К интуиции в процессе поиска литературы в каков-то мере уже апеллировал Н.Ю. Ульянинский, утверждая, что поиск - дело сложное и трудное, требующее огромного трудолюбия, энергии, разносторонней осведомленности и особых, если не методов, то хотя бы навыков. Основываясь на достижениях современной ему библиографии, он ставил под сомнение создание более «точных методов», кроме двух рассмотренных выше. И такое отношение к поиску в то время было не единичным.