Разочарование - ужас потери того, что никогда не принадлежало - ни тебе, ни кому бы то ни было. Разочарованный испытывает наслаждение, упиваясь сладостью невстречи, отсутствия. Он тот, кто любит свои раны и не упускает возможности содрать корочку, чтобы насладиться видом и запахом собственной крови. Привычка эта подобна наркотической зависимости: мы коллекционируем, лелеем и тщательно классифицируем разочарования, вклеиваем их в альбом - как марки или свадебные фотографии. После - в тёплой дружеской обстановке - осторожно, с оглядкой демонстрируем друг другу, как нечто сокровенное, дорогое и единственно значимое.

Самое ценное, что могут дать родители своим детям, это понимание того, что мир правилен. Каждый кадр истории имеет на то полное право, ибо он есть неотъемлемое продолжение своего современника. Что борьбу с мироустройством и природой нужно оставить силам иным, а силы собственные посвятить борьбе с собой. Это единственный бой, который нужно выиграть.

В нераздельном опыте целого как мира и как согласия — основание знания (опыта) единства, потому мы, так сказать, на каждом шагу ПОЗНАЁМ МИРОМ, мир есть то определяющее и опережающее целое, которое, само нами никогда не схваченное, самое раннее и простое, дает нам схватывать всё в отсвете своего единства — данного нам, это стоит повторить, не в сознании, а на опыте нас самих.

Люди упорствуют во всём и всегда. Для них ценны плоды этого упорства. Эти плоды они могут пожинать и использовать. С другой стороны, если им случается разочароваться в том, ради чего они упорствуют, они не умеют использовать навыки, приобретённые в этих сражениях упорства. И, в конце концов, они приобретают лишь одно — привычку постоянно в чём-то упорствовать.

Человек развивается, независимо от того, знает ли он об этом или нет. Жизнь едина, хотя в некоторых своих проявлениях она и кажется инертной. Если вы живёте, значит, вы учитесь. Те, кто учится с помощью сознательных попыток научиться чему-либо, лишают себя возможности научиться тому, что даётся им, когда они находятся в своём обычном состоянии. Некультурные люди часто обладают некоторой долей мудрости, потому что они не препятствуют влияниям самой жизни. Впечатления, которые вы получаете от наблюдения за различными вещами или людьми во время прогулки по улице, учат вас. Если вы специально попытаетесь почерпнуть что-то новое из этих впечатлений, то узнаете некоторые вещи. Но что именно вы сможете узнать, уже будет предопределено заранее.

как человек может понять, указывает ли ему то, что у него в глубине души и может дать самую искреннюю, самую беспристрастную подсказку, если только внимательно, аккуратно расспросить, если только не затуманить эту глубину души разными сиюминутностями, — итак, указывает ли на истину? или на ложь? как это распознать? как заставить себя это распознать, что для этого надо над собой сделать? и если на ложь — то следующий вопрос: как исправить это внутреннее нравственное чувство. потому что оно ведь и создается наслоениями опыта от дел и размышлений… и может создаваться по-разному в зависимости от того, кто как действовал (праведно или неправедно) или кто как размышлял.

будто бы Далай Лама сказал, что:1. Примите во внимание, что большая любовь и большие успехи связаны с большим риском.2. Когда вы проигрываете, вы не теряете накопленный опыт.3. Следуйте вечным трем правилам:a) Уважай себяb) Уважай другихc) Будь ответственен за свои действия.4. Помните, что не всегда то, что вы хотите – действительно вам нужно.5. Учите правила, чтобы вы знали, как их правильно нарушать.6. Не позволяйте маленькой гордости разрушить большую дружбу.7. Если вы ошиблись – извинитесь.8. Иногда нужно прислушиваться к себе наедине.9. Чувствуйте себя свободными, но не нарушайте границ.10. Помните, что иногда молчание является лучшим ответом.

Если обычный характер, даже сильный характер, особенный характер, умный характер, во многом управляется и подчинён мышлению, рефлексам, кармам, опыту, то характер проявляющийся в осознанности, это характер, поднимающийся над всеми этими когда то случившимися и прошитыми выборами, отходящий от них в пользу понимания СЕБЯ не как управляющей системы, внимание не из подчинённого положения, а СЕБЯ как управляемой системы. Включая всякий выбор, всякий рефлекс и всякие темы для мышления, причём в основном это всё не слишком то интересно.Большинство людей многократно встают за жизнь на эту точку зрения но не становятся способны как то развивать осознанность, потому что не обладают знанием и искусностью в методах чтобы разобраться что в восприятии своего смятого тела, что в смятом хаотичном уме со множеством всплывающих зарядов карм, запечатлённых опытов.  Дело в том что одного знания тут и не достаточно, потому что требуется прежде всего опыт практики.

Философия родится в жизни духа и от духовной жизни. Поэтому тот, кто желает творить ее, должен прежде всего начать духовную жизнь; он должен быть духовен. Но духовное бытие есть такое состояние, в котором душа любит божественные предметы, радуется им и творит их. Поэтому философ должен прежде быть духом и действовать в духе; и только это может дать ему подлинный предметный опыт, энергию мысли и право на знание. Ибо философия больше, чем жизнь: она есть завершение жизни; а жизнь первее философии: она есть ее источник и предмет.

Понятно, что объективность сверхчувственного предмета усматривается не всеми и познается немногими. Исследование его требует особого подхода, особого восприятия, особой культуры воли и внимания; оно возможно только при спецификации душевно-духовного опыта и удается только тому, кто выработал в себе умение внимать сверхчувственному предмету. Исследуя свой предмет, философия начинает с подлинного и реального опыта; она останавливается первоначально на единичном восприятии и добивается в его пределах адекватности, стремясь воспринять предмет так, как он есть на самом деле, т. е. так, как он есть для всех и каждого, т. е. так, как он есть сам по себе и как, следовательно, он должен быть правильно и адекватно воспринят всеми; этим она как бы переселяет содержание предмета в среду испытующей души, чтобы вслед за тем сосредоточить все внимание на усмотрении сущности этого адекватно испытанного содержания, на уловлении ее мыслью и на выражении ее словами. Все это удается, конечно, не сразу, не всегда и не при всяких условиях; это требует большого напряжения всех сил души, и притом не только позитивного, но и негативного напряжения, т. е. и в смысле интенсивного участия, и в смысле произвольного задержания той или иной функции. Здесь бывает необходима и своеобразная, утонченная, индуктивно-экспериментальная проверка внутреннего опыта — то скепсис и осторожное, крадущееся вопроша-ние, то наблюдение за собой, самоанализ и humor sui *, то забвение о себе и сосредоточенное погружение в непосредственное переживание предмета. Но и этого мало. Философ больше, чем всякий другой ученый, должен овладеть силами своего бессознательного, очистить их, придать им гибкость и покорность, сделать их совершенным орудием предметовидения.

Подобно этому человеку доступен целый ряд аффектов, посвященных нечувственным содержаниям. Напрасно было бы думать, что аффекты души могут пленяться и возгораться только от восприятия вещей или их протяженных образов. Если даже обычно страсть человека прилепляется к внешней видимости, то это еще не значит, что ею не руководит в этом смутное искание сверхчувственной сущности. Искусство обнаруживает это искание с несомненною определенностью и силою: ибо то, что вынашивает и осуществляет истинный художник, есть всегда обстояние, несводимое к чувственной видимости его произведения. Художественный аффект, приводящий в движение творческую фантазию, всегда глубже своего чувственного повода; так что предметное содержание эстетического произведения никогда не исчерпывается его чувственно восприемлемою материей. Истинный художник ищет не “удачного” выражения и ;не “красивого” сочетания, но красоты: он стремится явить сверхчувственное предметное содержание своего аффекта в виде адекватного, чувственно-единичного образа, “красивость” и “удачность” которого могут быть только порождением сверхчувственного предмета, уловленного в адекватном опыте. Такова природа всего художественного.

Добро есть нечувственный предмет; совесть есть живой орган, открывающий к нему доступ. Поэтому всякий человек, поскольку он не стал жертвой исключительной, сатанинской злобы, поскольку он способен видеть нравственно-лучшее и желать его,— имеет дело с нечувственными, этическими содержаниями, как бы беспомощно и сбивчиво он ни обходился с ними

Далее, и воле доступны нечувственные содержания. Обращаясь к какому-нибудь содержанию и приемля его, воля делает его целью, т. е. предвосхищаемым предметом своих творческих напряжений. Это предвосхищение и творчество может относиться к вещественно-чувственным явлениям, но может возводить душу и к нечувственным обстояниям. Такова, например, воля к истине. Но еще доступнее для обычного сознания воля к добру, также возводящая душу к особым нечувственным содержаниям. Когда добро является искомым, осуществляемым заданием, то душа имеет перед собою проблему объективной ценности своей цели и обусловливает приятие цели именно ее объективною ценностью; она вопрошает о нравственно-наилучшем, совершенном и к нему прилепляет свою волю. Это вовлекает волю в особое ценностное измерение действий и состояний и делает предметом ее особое нечувственное качество, именуемое нравственным совершенством. Нравственное совершенство обретается особым нечувственным органом души, именуемым совестью, и не поддается никакому чувственному восприятию. Совестный акт, имеющий сложную, эмоционально-познавательную, но прежде всего волевую природу, заставляет человека воспринять нравственное совершенство как живую сверхчувственную силу — сначала в самом себе, а потом и в других людях; и на этом пути душа вовлекается в особое, опытное, но нечувственное созерцание мира и привыкает вращаться среди тех содержаний, нечувственный строй которых может быть ориентирован на чувственных явлениях и образах, но отнюдь не совпадает с ними своим строем и своими категориями. Таково, например, обстояние нравственной правоты, побеждающей в жизни вопреки своему житейскому бессилию. Великие созидатели этики всегда утверждали, что совестный опыт вводит душу в новый порядок бытия, как бы ни охарактеризовать этот строй как “дай-монический” вместе с Сократом, или как “нравственный миропорядок” вместе с Фихте, или как сферу “всеобщей воли” вместе с Гегелем, или как “царство Божие” вослед за Христом.

Однако это совсем не означает, что всякий опыт есть чувственный опыт, т. е. что он состоит в восприятии вещи телесными “чувствами”. Бесспорно: всякий чувственный опыт есть опыт: но далеко не всякий опыт есть опыт чувственный. И вот, философия творится именно нечувственным опытом; в этом вторая аксиоме философской методологии.

Философское знание есть опытное знание. Что бы ни исследовал философ, он не имеет другого источника; и в этом его положение подобно положению всякого другого ученого. Философская наука, как таковая, покоится на предметном опыте, т. е. на проверенном, верном, адекватном восприятии изучаемого предмета изучающею душою. Без этого восприятия душа философа остается познавательно-бессильною и некомпетентною. Так, сознание, не воспринимающее чистого, безобразного понятия, не в состоянии формулировать законы логики; душа, отвращающаяся от показаний совести, бессильна судить о добре и зле; суждение о красоте и художественности беспредме.тно и праздно, если орган эстетического восприятия пребывает в бездействии и немощи. Самое обычное, отвлеченное мышление при всей своей “формальности” есть своего рода опыт, и этот опыт нуждается в культуре; именно поэтому так бесплоден спор с некультурным человеком, не привыкшим испытывать неизменную тождественность понятия и принудительность верного силлогизма. Итак, неиспытанное содержание — не познано; неиспытуемое содержание — непознаваемо. Такова первая аксиома философской методологии.

И вот возникает силлогизм: всякое знание есть опытное знание; всякая философия есть знание; следовательно, вся философия есть опытное знание. Неопытная, сверхопытная философия есть недоразумение или легенда. Известно, что философы не раз пытались утвердить свое знание “независимо от опыта”; об “априорном” знании написано немало исследований. И тем не менее безопытной философии никогда не было и не будет. Именно тогда, когда философ думает, что он освободил себя от опыта, он или предвосхитил его и совершил самообман; или освободил себя от известного, специфически определенного опыта и обратился к другому опыту (например, от чувственного — к нечувственному, от “внешнего” — к “внутреннему”, от созерцающего — к мыслящему); или он освободил себя от восприятия одного предмета, осуществляя восприятие другого; или же уклонился совсем от предметного опыта, удовлетворяясь его беспредметными суррогатами. На самом же деле опыт остается налицо во всех этих случаях; ибо предвосхитить опыт не значит обойтись без него, но значит получить его на неверном, на дурном пути; специфический опыт не перестает быть опытом, а неверный или беспредметный опыт отнюдь не открывает душе сверхопытную сферу. Необходимо покончить раз навсегда с предрассудком “вне-опытного знания”. Философские учения делятся не на “опытные” и “сверхопытные”, а на такие, которые сознательно культивируют предметный опыт, и такие, которые этого не делают. Ибо от опыта не освобождает никакая интуиция, никакое “прозрение”, никакая метафизическая спекуляция, никакая рационалистическая дедукция, То, что обычно называют интуицией или “прозрением”, есть или случайное опытное восприятие предмета, над которым философ не властен, которого он не умеет ни повторить, ни проверить, ни подвергнуть систематическому очищению,— и именно потому беспомощно ссылается на таинственную “интуицию”; или же это есть систематическое, методически руководимое опытное созерцание предмета. В обоих случаях опыт имеется налицо; однако в первом случае философ не владеет им, не организует его, не превращает его в систематически практикуемый .опыт, тогда как во втором случае опытное восприятие становится подлинным, систематически применяемым орудием или методом познания. Это значит, что “интуиция” не только не “освобождает” от предметного опыта, но сама есть не что иное, как осуществляемый опыт; и так обстоит дело не только в философии, но и во всяком религиозном откровении, и в нравственном наитии, и в творческом воображении Художника.

Это значит, что содержание предмета должно состояться, обнаружиться, выступить в душе субъекта. Познающая душа должна предоставить свои силы и средства предмету; это необходимо для того, чтобы принять в себя его содержание, дать ему осуществиться в себе. Предмет должен как бы прозвучать своим содержанием в познающей душе; высказаться в ней; стрястись в ней; как бы выжечься в ее ткани; подлинно поприсутствовать в ней так, чтобы душа зажила стихией самого предмета и стала одержимою его содержанием. Только тогда человек может сказать, что он испытал предмет, что он приобрел первую основу всякого знания — предметный опыт.

Alfred Korzybski намекает, что язык — всего лишь карта, а реальность — ландшафт. Мы, люди, живем одновременно в мире языка-карты и в мире ландшафта, непосредственной реальности. Нам нужно не забывать отделять одно от другого, но в то же время стремиться, чтобы мир языка отражал мир реальный. Или по крайней мере осознавать, когда отражение искажается, чтобы калибровать свое восприятие соответствующим образом. Потому что если языковой мир неадекватно представляет мир опыта, то человек заблуждается, ведомый ложной картой.Именно осознание наших ментальных абстракций показывает, что наше понимание происходящего часто не имеет даже структурного сходства с тем, что происходит на самом деле.Ведь мы погружены в мир, полный энергетических проявлений, из которых мы абстрагируем непосредственно лишь малую толику. И даже эта малая абстрактная толика уже подвержена «перекраске» со стороны нашей нервной системы.Абстракция — это упрощение, но она позволяет нам выстраивать сложные взаимодействия.Когда нам кажется, что мы реагируем на то, что происходит в реальности, на самом деле мы реагируем на интерпретацию происходящего. Как бы прискорбно это ни звучало, человеческая жизнь — непрерывная абстракция, на том или ином уровне. И это нормально, этот процесс сродни пищеварению, только ментальному.

Мудрость как одно из свойств разума отличается способностью целесооб-разно использовать знания, учитывая конкретную ситуацию, находить способырешения проблем, опираясь на чужой и собственный (жизненный и подсозна-тельный) опыт. Мудрость характеризуется моральной духовностью, приобще-нием к высшим жизненным, общечеловеческим ценностям, возвышением надограниченностью частных и преходящих интересов. В отличие от жизненноймудрости, проявляющейся в способности принимать адекватные решения всложных жизненных ситуациях, философская мудрость выявляется в том, чточеловек, взвешивавая все «за» и «против» какого-либо, особенно важного, ре-шения, ответственно (мудро) относится к принятию однозначного решения сточным предвидением отдаленных и опосредованных последствий принятыхрешений и общей стратегии собственной самореализации, что предусматриваети применение эффективных средств их предупреждения. Не случайно многиефилософы-мудрецы призывали к пассивному образу жизни, к созерцанию (илии вели такой образ).

Я не могу слышать, когда о детстве или о молодости вспоминают снисходительно, с усмешкой, удивляясь собственной наивности. Детство и молодость — время роковое. Угаданное верно — определяло всю жизнь. И ошибки тех дней, оказывается, были на всю жизнь. То, что мы старались все называть, понимать как бы заново, в сущности, определило многое и в хорошую и в дурную стороны. Я научился становиться лицом к лицу с предметом. Без посредников. Но зато потерял веру в чужой опыт и в то, что можно что-нибудь узнать не непосредственно. Евгений Шварцhttps://asidenko.livejournal.com/399790.html