Ночами я выкапываю клад,                 который под землею спрятал Ты.                 Все - нищета и немощь нищеты,                 а красоты еще не видел взгляд.                 Но путь к Тебе чудовищно далек.                 Нехоженый, зарос густой травой.                 А Ты один. Ты, Боже, одинок.                 Никто не слышит дальний голос Твой.                 И как я руки до крови сотру,                 держу их, словно ветки, на ветру                 и деревом врастаю в небосвод,                 которое ветвями влагу пьет,                 как будто Ты разлился надо мной,                 все небо в нетерпении объемля,                 но сызнова, расслышав зов земной,                 с далеких звезд Ты падаешь на землю,                 как нежный дождик раннею весной.

Дай мне стеречь Твои просторы,                 стоять и слушать камень Твой,                 в Твоих морях наполнить взоры                 необозримой пустотой;                 вслед за рекою, над которой                 замолкнет крик еще не скоро,                 дай углубиться в гул ночной.                 Пошли меня в Твои пустыни,                 где ветер убыстряет бег,                 где в монастырские твердыни                 одет неживший человек;                 там, не прельщаясь мнимым Римом,                 к другим пристану пилигримам,                 и мы дорогу изберем,                 чтоб затеряться нам в незримом                 вслед за слепым поводырем.

Мелодию свою                 былое оставляет,                 нам жажду утоляет                 в безжизненном раю.                                 Пускай мотив наш нежный                 судьбу предупредит                 и неизбежный                 отъезд опередит.

Способны ангелы принять за корень крону,                 питомицу небесных гроз,                 как будто корнем бук привязан к небосклону,                 а в землю маковкою врос.                                 Что если кажется прозрачнейшим покровом                 с непроницаемых небес                 земля, где плачет в родниковом                 кипенье тот, кто не воскрес?

Нам имя - свет, и каждый блик                 как пробела в огне.                 Что мне сказать? - главой поник,                 я увидал, пускай на миг,                 Твой темный Лик - (что нас воздвиг) -                 как в мире вес его велик,                 как темен он во мне.                 Из времени сформировав,                 в котором я взошел,                 Ты победил меня, поправ,                 и длится тьма Твоя, и прав                 Твой гнет, и не тяжел.                 Не знаешь Ты, кто я такой,                 я все темней, смысл нежный Твой                 лелеет жизнь мою.                 Но я в Твоем краю:                 Ты слышишь, как вхожу рукой                 я в бороду Твою.

Есть пристань там, где далеко до дна;                 пристанище бывает или кокон,                 где столько окон,                 что остальная жизнь твоя видна.                                 Есть семена, питомцы высоты,                 окрылены дыханьем вешней бури,                 чтобы в лазури                 увидел ты грядущие цветы.                                 Есть жизни, чья всегдашняя примета                 при каждом взлете тайный гнет,                 пока в соблазнах света                 небытие тебя не зачеркнет.

Друзья мои, не знаю кто дороже                 мне среди вас, но взгляда одного                 достаточно, чтобы любой прохожий                 стал вечной тайной сердца моего.                                 Не ведаешь порою, как назвать                 того, кто жестом или мановеньем                 твой тайный путь способен прерывать,                 так что мгновенье станет откровеньем.                                 Другие, неизвестные, сулят                 нам восполнение судьбы негромкой;                 не ловит ли при встрече с незнакомкой                 рассеянное сердце каждый взгляд?

И в предпоследнем нужда                 еще говорит напрасно.                 Мать-совесть! Зато прекрасно                 последнее слово всегда.                 Так предпочтя всем секретам                 итоговый свой секрет,                 вдруг убедишься, что в этом                 ни капли горечи нет.

Былого не поймаешь                 не вспомнишь, не прочтешь;                 ты лишь воспринимаешь                 ладонь свою, чертеж,                                 где линии, где складки                 изжитого плато;                 в твоей руке загадки,                 твоя рука - ничто.

В многообразных встречах                 каждый случаю рад,                 в преемниках и в предтечах                 распознавая лад.                 Встревоженно ждут итога                 невыслушанные умы;                 и сад, и дорога -                 все это мы.

Длинноволосые, они лежат  Без лиц, в себя ушедших глубоко.  Глаза закрыты тяжестью пространства...  Скелеты, рты, цветы. И в этих ртах  Ряды зубов сияют, словно пешки  Дорожных шахмат из слоновой кости.  Цветы и кости тонкие, и жемчуг,  Рубашек ткань увядшая, и руки  Над сердцем рухнувшим. Еще, однако,  Под множеством колец и талисманов,  И голубых камней (даров любовных)  Стоит, как склеп, тайник безмолвный пола,  Под самый свод набитый лепестками.  И вновь - рассыпающийся желтый жемчуг  И чаши глиняные, на которых  Доподлинные их изображенья,  Зеленые осколки ваз для мазей,  Цветами пахнущие, и фигурки  Богов в домашнем тесном алтаре.  Разорванные пояса и геммы,  Изображения огромной плоти,  Смеющиеся рты, танцоры, пряжки  Из золота, похожие на луки,  Звериные и птичьи амулеты,  А также иглы длинные и утварь,  И круглый черепок из красной глины,  На нем - как надпись черная над входом -  Коней четверка, рвущаяся вдаль.  И вновь цветы, рассыпавшийся жемчуг,  И стройной лиры мягкие изгибы,  И вдруг мелькнул в тумане покрывала,  Из куколки башмачной появившись,  Изящной щиколотки мотылек.  Так и лежат, набитые вещами, -  Игрушками, камнями, мишурой,  Разбитой вдребезги - всем, чем угодно,  Темнея медленно, как дно реки.  Они и были руслом...  В их волны быстротечные сверзались  (Спешившие к последующей жизни)  Тела влюбленных юношей не раз  И бушевали в них мужей потоки.  А иногда со скал высоких детства  К ним скатывались мальчики на дно,  И здесь играли весело вещами,  Пока их не сбивала с ног стремнина.  Тогда, заполнив плоской и прозрачной  Водой всю ширь широкого пути,  Они взвивали в нем водовороты  И берега впервые отражали  И птичьи клики - но врезалась ночь  Тем временем звездами в небосвод,  Его раскалывая попалам.

Будто лежа он стоит, высок, Мощной волею уравновешен, Словно мать кормящая нездешен, И в себе замкнувшись, как венок. Стрелы же охотятся за ним, И концами мелкой дрожью бьются, Словно вспять из этих бедер рвутся. Он стоит — улыбчив, нераним. Лишь на миг в его глазах тоска Болью обозначилась слегка, Чтоб он смог презрительней и резче Выдворить из каждого зрачка Осквернителя прекрасной вещи.

"Как мелки с жизнью наши споры, Как крупно то, что против нас! Когда б мы поддались напору Стихии, ищущей простора, Мы выросли бы во сто раз. Все, что мы побеждаем, — малость, Нас унижает наш успех. Необычайность, небывалость Зовет бойцов совсем не тех. Так ангел Ветхого завета Нашел соперника под стать. Как арфу, он сжимал атлета, Которого любая жила Струною ангелу служила, Чтоб схваткой гимн на нем сыграть. Кого тот ангел победил, Тот правым, не гордясь собою, Выходит из такого боя В сознанье и расцвете сил. Не станет он искать побед. Он ждет, чтоб высшее начало Его все чаще побеждало, Чтобы расти ему в ответ."