«В Японии бывало много религиозных споров и, между прочим однажды о том, какого цвету диавол: одна секта утверждала, что он черный как уголь, другая, напротив, что у него кожа снежной белизны; но тут возникли еще две партии и, увлекаясь духом противоречия, стали утверждать, одна что он красный, другая, что зеленый. Распря разгоралась, умы воспламенялись, и чуть не дошло до междоусобной войны. Наконец дело представлено было на разрешение императора, и сын неба помирил всех, объявив, что все правы. С тех пор японский ад населился чертями черными, белыми, красными и зелеными, народ перестал спорить и с равным удовольствием смотрит на тех и других, любуясь их пестротою и разнообразием».

Строгость мысли в ее отличии от наук заключается не просто в искусственной, т. е. технико-теоретической, точности ее понятий. Она заключается в том, чтобы слово не покидало чистой стихии бытия и давало простор простоте его разнообразных измерений.

Каждое суфийское переживание отличается глубиной и качественным разнообразием. Только обычные люди считают, что слово однозначно, и видят в том или ином переживании только малое количество одинаково эффективных и целостных смысловых оттенков. Хотя посторонние люди признают сложность и многогранность бытия, они часто забывают об этом, когда сталкиваются с суфийскими материалами. В лучшем случае они могут понять, что это аллегория, но к ней они будут подходить слишком односторонне.