Человек не свободен ни в рождении, ни в смерти. Что касается рождения, он не волен ни в согласии на него, ни в отказе, ни в выборе момента. Что касается смерти, он не свободен уклониться от нее; не волен он и в выборе момента смерти… Во всяком случае, он не свободен ни в одном из условий двух этих актов: рождение неодолимо ввергает его в круг существования, которое он не выбирал и которого не просил; смерть забирает его из этого круга и неодолимо бросает в другой, предписанный и предусмотренный «Волей Неба», и он ничего не может здесь изменить. Таким образом, земной человек есть раб от рождения до смерти, т. е. по отношению к двум главным актам своей индивидуальной жизни — единственным, которые подводят итог его особой эволюции по отношению к Бесконечному».

Свобода воли как свобода выбора влияний и причин, свобода изменять веса в уравнении сведения многокритериальной оптимизации к одному действию.

человеческое волевое действие не имеет внешней причины, а берет причинность лишь в себе самом.Тесно связана, понятное дело, с идеей причинности, а та с идеей активности — есть вещи, что движутся, побуждаемы другой вещью, а есть те, что почему то движутся сами. В этом смысле человеческая воля это некий известный нам, эмпирически видимый первофеномен такого перводвижения. Ну а Бог как движитель всего это идея, понимаемая умозрительно.

Томас Нагель говорит о моральной удаче не иначе, как о парадоксе, ведь невозможно определить точную границу между подконтрольным и неподконтрольным индивиду. Вскрывается «слепое пятно» морали, связанное с сочетанием двух интуитивных убеждений — о том, что человек ответственен только за совершенное им самим и о том, что каждое действие кем-то совершено. Всегда есть соблазн преувеличить волю и осознанность человека, расширять границы того, что он мог учесть и знать, прежде чем совершить действие. И наоборот, нетрудно выстроить цепочку причин, которые сведут всё к тому, что индивид никакого влияния на результат и не имел.

У водопада. Когда мы смотрим на водопад, нам кажется, что в бесчисленных изгибах, извивах и преломлениях волн видно присутствие свободы воли и произвола; на самом деле все необходимо, каждое движение может быть математически вычислено. Так обстоит дело и с человеческими поступками: будь мы всеведущими, мы могли бы наперед вычислить каждый поступок, каждый успех познания, каждое заблуждение, каждое злое дело. Сам действующий, правда, погружен в иллюзию произвола; если бы на одно мгновение колесо мира остановилось и имелся бы всеведущий разум, чтобы использовать эту остановку, то он смог бы предсказать нам будущность каждого существа вплоть до самых отдаленных эпох и наметить каждую колею, по которой еще должно катиться это колесо. Самообман действующего, допущение свободы воли принадлежат к числу данных при вычислении этого механизма.

"Свобода воли", которую люди обычно приписывают своему сознательному уму — как идея о том, что наше сознание, как "решающее", руководит курсом наших действий — подобная свобода воли не существует. Вместо этого, сознание лишь транслирует информацию для контроля "намеренными" действиями или целенаправленной двигательной активностью, вовлекающей в работу скелетно-мышечную систему.

"Одна мысль даже не подозревает о другой, они часто просто действуют в соответствии и имеют доступ к одной и той же бессознательной информации. У вас появляется одна мысль, а за ней следующая. И вы думаете, что к новой мысли вас привела предыдущая, но похоже, что в реальности процесс идёт совсем иначе".Авторам потребовалось более 10 лет на разработку теории. "Первой из причин, почему потребовалось такое длительное время, является то, что такие вещи психологически трудно принять вначале. Причина как раз в том, что люди путают сознание с тем, для чего, как они думают, это сознание используют. Также, большинство подходов в изучении сознания фокусируются на восприятии, а не на действии".

Деятели Просвещения были слишком заняты, чтобы дать определение своей деятельности. Если не считать парадные портреты набальзамированного трупа, изготовленные людьми, которые и калоши-то вряд ли смогли бы определить, за последние 250 лет серьезных попыток было две - Кантом и Фуко, причем второе - горькое осмысление первого. http://lib.ru/CULTURE/FUKO/nachala.txtУ Фуко взгляд на руины хоть и верный, но варварский: наслаждается зрелищем. Канта читать больно; он не знает, что пишет некролог. Однако, главное он понимает твердо: Просвещение - избавление от малодушной трусости своего собственного разума, который есть дар Б-жий. К недостатку рассудка, знаниям, предубеждению оно отношение не имеет. То есть вообще. ...Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения. Леность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства (naturaliter maiorennes), все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним! Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, и т. п., то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие. То, что значительное большинство людей... считает не только трудным, но и весьма опасным переход к совершеннолетию, — это уже забота опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством. После того как эти опекуны оглупили свои домашний скот и заботливо оберегли от того, чтобы эти покорные существа осмелились сделать хоть один шаг без помочей, на которых их водят, — после всего этого они указывают таким существам на грозящую им опасность, если они попытаются ходить самостоятельно. Правда, эта опасность не так уж велика, ведь после нескольких падений в конце концов они научились бы ходить; однако такое обстоятельство делает их нерешительными и отпугивает их, удерживая от дальнейших попыток....Итак, каждому отдельному человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Оно ему даже приятно, и первое время он действительно не способен пользоваться собственным умом, так как ему никогда не позволяли делать такую попытку. Положения и формулы — эти механические орудия разумного употребления или, вернее, злоупотребления своими природными дарованиями — представляют собой кандалы постоянного несовершеннолетия. Даже тот, кто сбросил бы их, сделал бы лишь неуверенный прыжок через небольшую канаву, так как он не приучен к такого рода свободному движению. Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги. http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000508/Почему налетают как саранча на тех, кто спотыкается, учась самостоятельно ходить, разбивая себе нос? Чтоб сукины дети ни шагу в сторону не сделали, и другим не было повадно. За неверными мыслями и верные могут последовать; этого допустить, разумеется, невозможно. Для спотыкания регламент положен: так спотыкаться можно, так - ноги оторвем. В лучшем случае: сиди тихо и не рыпайся, говорить не моги! Допускаются те вариации и перепевы, которые, не возбуждая потребности в самостоятельном мышлении, двигают из одних тесных объятий в другие, уже заботливо раскрытые. Опека, кстати, никогда не была централизована; иногда удавалось централизовать некоторые ее формы, и то на самое короткое время. У Просвещения есть враг, неумолимый и беспощадный. Его физиономия не существенна. Природа не терпит пустоты, опекуны найдутся. Несовершеннолетие происходит по собственной вине, из душевной трусости. Коллективная демонстрация этого качества называется "борьбой с мракобесием". Просвещение - совершеннолетие: освобождение сознания от стороннего контроля; собственный, а не направленный чужим перстом выбор. Освобождение от опеки - бесконечно трудная задача, потому что первоначальный импульс может идти только изнутри. Нельзя "просветить", можно только достигнуть просвещения, любой толчок - начало новой опеки. Об это противоречие разбилось европейское просвещение. Опека - нормальное состояние, желаемое людьми; не следует путать жажду свободы с потребностью сменить опекуна. Просвещение - увлечение идеей свободного, самостоятельного, зрелого мышления тех, кто никогда не знал ни того, ни другого, ни третьего. Возможно ли это в принципе? Мне кажется, что из рассуждения Канта автоматически вытекает, что нет, и его уверения в обратном - пример опеки "духом времени", о которой он пишет. Однако, проблема не в этом; фатальность заложена в самом образе опеки над несовершеннолетними. Это тупик - и очень характерный для своего времени, в котором дети - маленькие взрослые, не вышедшие из-под опеки. Неудача Просвещения, возможно, была предопределена тем, что для него было необходимо дополнительное изобретение, порожденное им самим, но пришедшее слишком поздно, как запоздалая реакция на поражение: детство. Детство - короткий период отсутствия опеки. Это столь же условная конструкция, как "маленькие взрослые", и ее происхождение в монструозных писаниях Руссо - горькая ирония истории, но в человеческой жизни - именно как результат общего помрачения рассудка, вызванного сочинениями безумца - возникла маленькая форточка, которую опекуны оставили открытой, полагая, что для побега та слишком узка, а немного свежего воздуха не повредит здоровью младенца. Форточка быстро закроется, и сама память о ней сотрется. Я благодарю небо, что этот идеал был помещен в светлое детство, а не в теплое угасание старческого маразма или красиво обагрившуюся голову, отсеченную гильотиной, что не кажется невероятным, зная автора изобретения.В этом подарке судьбы и безнадежной тупости заглотивших наживку собственного изготовления и лежит надежда: да, человеческая память потеряется, но есть память глаза, на которой образ квадратика на темном фоне запечaтлен намертво, на всю жизнь. Просвещение - вызывание в памяти образа форточки, которой уже нет. Что там, за этим забытым образом, я не знаю, но мне это не нужно знать. Там начинается то, что у каждого свое.

Примирение с ложью – обратная сторона нежелания быть рабом. Потому что мы все по факту рабы. Т.е. беспомощные бесправные существа, которые могут свободно действовать лишь в крайне узком коридоре возможностей. (Если вообще, но это ладно, а то опять про эту уже надоевшую всем свободу воли.) Божьи рабы, или рабы молекулы, или случая, или предвзятых идей (что например заставляют записываться на курсы личностного роста). Не видеть этого можно лишь постоянно обманывая себя, притупляя чувства, закрывая глаза на все, на что их можно закрыть.Когда мы с В. занимаемся математикой, то (как мне кажется) она очень остро чувствует свое рабское положение. Невозможно ни уговорить, ни обмануть, ни заставить, не найти никакой лазейки, чтобы пример решился, чтобы ответ совпал, чтобы он принял удобное тебе в данный момент правило. Попадает в абсолютно жесткую структуру. Унизительную для ее подростковой души. А то, что внутри этой рабовладельческой математики можно ощущать просто нечеловеческую свободу, не видит. Потому что путь в это состояние идет через смирение, принятие, перенаправление воли с борьбы на понимание. И если в случае с математикой этого достигают многие, то по жизни работают все те же тупые программы бунта и саморазрушения.

фраза о том, что свобода есть осознанная необходимость, является искаженным пересказом мысли Спинозы о том, что свободен тот, кто разумен в своем выборе, а не является слепым рабом внешних обстоятельств и собственной неосознаваемой сущностиПотом эту мысль пересказывали на свой лад самые разные философы и психологи. Энгельс, например, интерпретировал свободу как осознание управляющих нами и миром законов природы и общества. А Карл Юнг писал, что то, что нами не осознается, контролирует нашу жизнь и воспринимается нами как судьба

Тело — это великий разум, великое множество с единым сознанием, война и мир, стадо и пастырь. Орудием телу служит и твой маленький разум, который называешь ты духом, брат мой, он — всего лишь орудие и игрушка великого разума — тела. «Я», — говоришь ты, гордясь этим словом. Но важнее — хотя ты и не хочешь этому верить, — гораздо важнее тело твое и великий разум его; оно не говорит «Я», а созидает его. Все, что испытывается чувством и познается умом, никогда не имеет в себе конца своего. Однако чувство и ум хотят убедить тебя в том, что они — цель и предел всех вещей: так тщеславны они. Чувство и ум всего лишь орудия и игрушки: за ними скрывается Самость. Она ищет глазами чувств и слушает ушами ума. Самость всегда прислушивается и ищет: она сравнивает, подчиняет, разрушает и завоевывает. Она господствует и повелевает даже твоим «Я». За мыслями и чувствами твоими, брат мой, стоит могущественный господин, неведомый мудрец — Самость имя ему. В твоем теле живет он, он и есть тело твое. В теле больше разума, нежели в высшей мудрости твоей. И кто знает, зачем вообще нужна телу высшая мудрость?

И, конечно, утверждение, что мы должны следовать истине, отнюдь не истина. В своей жизни люди руководствуются множеством идей. Истина — это одна из них; но есть и другие — к примеру, свобода и независимость мысли. Если Истина, как ее представляют некоторые идеологи, оказывается в противоречии со свободой, то у нас есть выбор. Мы можем отвергнуть свободу. Но мы можем и отбросить Истину. (Или мы можем принять более изощренное представление об истине, которое уже не будет противоречить свободе