компьютеры способны решить очень многие проблемы, кроме одной. Я считаю, что они помогут решить проблему глобального потепления. Они способны дать нам термоядерные электростанции, которые не вырабатывают ядерных отходов. Они создадут новые лекарства от таких болезней, как рак, болезнь Альцгеймера или синдром Паркинсона, они, безусловно, станут источником повышения благосостояния общества.Но есть одна вещь, которая на данный момент квантовым компьютерам не по зубам: искоренение таких человеческих слабостей, как желание вести войны или зависть.

- Всякая логика неполна. Неполнота такой логики как "физика" обнаруживается в так называемых квантовых состояниях и квантовых эффектах. Все парадоксы в этой области обусловлены невозможностью в рамках редукционизма физики интерпретировать холистические, или метафизические реалии. Из этой невозможности находят два выхода: 1) "реальность" это иллюзия. 2) мультивселенная. На мой взгляд второе придумали трусы, это интеллектуальный эскапизм, он же абсолютизация редукционизма.- Вывод, кажется, в том, что "единая, общая на всех реальность" это иллюзия. Что трудно интерпретировать холистически. Целостная реальность превращается в мультивселенную нового вида — по вселенной на каждое сознание. Или по вселенной на каждое представление о вселенной.

Ощущение расщеплённости после ядерного взрыва. Мы - люди, - как атомы разлетелись ментально, психически и даже физически. Нет. Ни одноклассников, ни друзей, да что там,- ни родственников.Ни взаимопонимания, ни взаимопритяжения, лишь отталкивание.

Геометрическая формулировка многих физических теорий здорово способствует пониманию. Так такие абсолютно классические теории как лагранжева механика, гамильтонова механика, классическая электродинамика я студентам рассказываю с очень большой долей геометризации. Когда рисуют всякие чудные карты, где "площадь страны соответствует её ВВП/населению/производству/...", или где расстояния соответствуют транспортной доступности — это влияние геометризации физики на массовую культуру. Из фундаментальной физики самое модное направление геометризации — это теория струн. Хотя многие считают, что это — тупик. Без всякой теории струн сейчас стандартная модель в физике элементарных частиц (которая великолепно согласуется с экспериментом) основана на теории калибровочных полей, которая в своей основе геометрична.

Геометризация физики появилась после общей теории относительности (ОТО) в которой гравитацию удалось обобщить и описать как геометрию пространства-времени. Причём ОТО отличалась очень небольшим количеством исходных предпосылок из которых была выведена нетривиальная и очень необычная для тех времён теория. После этого пошла мода на использование геометрических идей в физике (в первую очередь идей дифференциальной геометрии). Многие старые теории были переформулированы на геометрическом языке. Хотя ещё Ньютон писал свои "Математические начала натуральной философии" подражая "Началам Евклида", но после ОТО геометризация вышла на новый уровень.

Дело в том, что пространство у нас как минимум трехмерное. А уже с двухмерным пространством у алгебры без геометрии начинаются сложности — ага, «напишите алгебраическую формулу для переноса треугольника с поворотом...» Вместе с тем в физике есть довольно много штуковин которые завязаны на симметрии пространства и времени — к примеру законы сохранения. Таким образом есть мнение, что значительная часть физики вылезет из геометрии с меньшим количеством «матана». В принципе, в школе нам физику в значительной части объясняли скорее на геометрических примерах и аналогиях, чем на алгебраических.

‘Однажды известный ученый (говорят, это был Бертран Рассел) читал публичную лекцию по астрономии. Он рассказывал, как Земля движется по орбите вокруг Солнца и как Солнце, в свою очередь, движется по орбите вокруг центра огромного скопления звезд, называемого нашей Галактикой. Когда лекция закончилась, маленькая пожилая женщина в дальнем ряду аудитории встала и произнесла: «Всё, что тут говорили, — полная ерунда. Мир — плоская тарелка на спине гигантской черепахи». Ученый снисходительно улыбнулся и спросил: «На чем же стоит та черепаха?» «Вы ведь очень умный молодой человек, очень умный, — ответила дама. — Черепаха стоит на другой черепахе, та — на следующей, и так до бесконечности!»’Эта история обретает новый смысл в философии при попытках обосновать ту или иную философскую систему, поскольку последовательность вопросов ‘Почему?’ невозможно остановить. ...Следует отметить, что физика не является исключением. ...со временем любопытство победило и в настоящее время мы слышим от физиков истории про параллельные вселенные, вечную инфляцию и разные циклические космологии. ...‘Х. Альберт приходит к выводу, что любое обоснование неизбежно приводит к так называемой «трилемме Мюнхаузена»

Мальбранш полностью отделил физический мир от мира, воспринимаемого человеком. Посредником между ними стал Бог, при этом отчетливые идеи о физическом мире человек получал видением в Боге. Локк покритиковал Мальбранша и убрал Бога как посредника. Однако, у него идеи в душе приобрели более субъективный характер. Локк закрепил отличие между цветом и протяженностью — вторичные и первичные качества. Цвет стал полностью субъективным. Можно сказать, что начиная с Локка субъект находится в субъективном мире своего сознания. Беркли довел до конца идею о трехмерном видении как результате естественных суждений. На этом пути он отнес протяженность к вторичным качествам — теперь все идеи были связаны с душой. Это открыло путь к имматериализму: можно сказать, что Беркли отрезал физический материальный мир в схеме Мальбранша бритвой Оккама. Важно отметить, что часто встречающееся отнесение Беркли к субъективным идеалистам неправильно. Его идеализм ничуть не менее объективный, чем у Гегеля. На этом гармония между физикой и метафизикой развалилась и с тех пор физики недовольны философами-метафизиками. Философы-метафизики хотели бы найти пути восстановления гармонии, но они никак не могут найти в физическом мире место для субъективности субъекта. Пути физики и философии окончательно разошлись.

Разделение души и тела: доступ души к миру ограничен идеями, возникающими каким-то образом в интерфейсе между душой и мозгом. Субъективность цвета: цвет принадлежит душе; как таковой он отсутствует в физическом мире. Роль суждений в восприятии пространства: видимые расстояния до предметов являются результатом естественных суждений (natural judgments). Трехмерное видение является результатом обучения.

‘Этот новый тип рациональности, во-первых, снимает различие между физикой как наукой, объясняющей причины движения, и математикой как наукой, позволяющей лишь описать это движение, т. е. сформулировать его закон. Во-вторых, он устраняет принципиальное различие между математикой и физикой как науками, с одной стороны, и механикой как искусством, с другой. В-третьих, этот тип рациональности отменяет старое представление о том, что математика — это наука о неизменных сущностях, и тем самым кладет начало новому роду математики, способному как раз описывать движение и изменение, устанавливать законы изменения. И, наконец, он приводит к выводу о том, что для физика важнее установить закон, описывающий процесс изменения явлений, чем искать умопостигаемые причины последнего.’

Можно сказать так. Декарт вначале удалил из природы качества, относящиеся к человеку (вторичные качества). В природе как таковой остались только первичные качества (по Декарту протяженность). Далее Декарт был одним из создателей аналитической геометрии — таким образом природа в его руках стала полностью математизированной. Следует отметить, что математизация природы оказалась успешной в том числе для развития технологий. Мир, в котором мы живем, во многом основан на технологиях, связанных с законами физики, выраженными в свою очередь в уравнениях математики.

‘Более решительно, чем Галилей, к проблеме конструкции физического объекта подошел Декарт. Постулировав тождество материи и пространства (протяженной субстанции), Декарт в сущности получил онтологическое обоснование для сближения механики с геометрией, — обоснование, которого не было у Галилея.’ ‘он [Декарт] формирует философское (натурфилософское) основание для отождествления предмета математики с предметом физики, основание, которого не хватало Галилею, а именно: сущность материального составляет протяжение (материя, по Декарту, в отличие от духа есть субстанция протяженная). А коль скоро это так, то геометрия в состоянии дать не только описание, а и причинное объяснение природных процессов.’

В семнадцатом веке потребовалось изменить это отношение к математике и сделать мир и математику совместимыми между собой. В книге разбираются стратегии Галилея (‘книга природы написана на языке математики’) и Декарта на этом пути. ‘Перед Галилеем возникает задача доказать, что между физическим движением и его математической моделью — по крайней мере в предельном случае — нет никакого различия. ‘ ‘Введение в физическую науку эксперимента, результаты которого могут быть описаны математическим языком, возможно только в том случае, если истолковать материю таким образом, чтобы она могла служить базой для математической конструкции. Ведь эксперимент представляет собой идеализованный опыт, а точнее — материализацию математической конструкции.’

Аристотель отвергал существование математических объектов самих по себе (Платония не существует), поэтому его физика не могла зависеть от математики: ‘1) математические предметы не являются сущностями в большей мере, нежели тела; 2) они не предшествуют онтологически чувственным вещам и бытию, но только логически; 3) а значит, они не могут существовать отдельно; 4) однако они не существуют и в чувственных вещах. Стало быть, они вообще не имеют самостоятельного существования.’ ‘Математика, таким образом, по Аристотелю, не может служить теоретическим фундаментом для физики; скорее уж физика будет основой для математики, если ставится вопрос об их соотношении.’ ‘Так Аристотель реализовал идею физики, альтернативной математической физике, намечавшейся в платоновском «Тимее» и у пифагорейцев: он создал физику как науку, отличную от математики, имеющую другой предмет и другие задачи, чем те, которые решает математика.’

Было бы куда интереснее зайти с другой стороны. А, допустим, представить, что поведение физического тела на 100% определяется не внешними законами механики, а информацией, которую несет это тело. Вот оно движется куда-то с какой-то скоростью. Почему? Потому что такова его информация. Два тела столкнулись, и стали двигаться иначе - в других направлениях и с другими скоростями, потому что они при столкновении обменялись информацией. Информация каждого из них теперь другая, поэтому они движутся иначе.

Физика - мягкий пластилин в руках философии. При этом пластилин не замечает мнущих его рук и воображает, что он по собственной воле и по логике своего развития принимает то ту, то иную причудливую форму.

Интуитивные представления о физике окружающего мира есть не только у людей, но, к примеру, у шимпанзе и собак. Про собак в недавней статье в Biology Letters пишут сотрудники Венского университета. ...Затем перед собаками ставили экран, а на экране показывали видео: два шарика, катящиеся навстречу друг другу. Шарики сталкивались, и тогда один останавливался, а второй откатывался назад — всё в согласии с обычной механикой. После того, как собаки насмотрелись на сталкивающиеся шарики, им показывали второе видео, на котором первый шарик останавливался до того, как встречался со вторым, а второй безо всякого столкновения вдруг начинал катиться обратно. Собак это удивляло: во-первых, они смотрели на неправильные шарики дольше обычного, а во-вторых, у них расширялись зрачки. И долгий взгляд, и расширенные зрачки считаются признаками удивления. Эти же признаки используют, например, когда изучают психологию маленьких детей, которые ещё не могут говорить, или взрослых, когда хотят узнать какие-то бессознательные реакции (и насколько эти реакции отличаются от того, что люди говорят).В общем, авторы работы делают вывод, что собаки способны отличить правильную физику от неправильной.

Пьер Дюгем: Физическая теория, её цель и строение 21 мая, 2020 by Евгений Рудный · Комментарии к записи Пьер Дюгем: Физическая теория, её цель и строение отключеныFiled under: Философия  Пьер Дюгем (1861 — 1916) выпустил книгу «Физическая теория, её цель и строение» в 1906 году (перевод на русский в 1910 году). Книга прекрасно написана, она содержит последовательное рассмотрение вопроса о том, что такое физическая теория, а выводы опираются на большое количество примеров из истории физики. Отмечу, что ряд выводов Дюгема можно найти у Уилларда Куайна (тезис Дюгема-Куйна) и Имре Лакатоса. Коротко взгляды Дюгема можно охарактеризовать так: целью науки является сохранение феномена; физическая теория не объясняет, а описывает мир; понимание физической теории невозможно без знания истории физики. В целом Дюгем занимает позиции инструментализма, а в современных терминах его позицию можно охарактеризовать как научный антиреализм. Для исключения недоразумений укажу, что научный антиреализм ни в коей мере не связан с нереальностью мира, окружающего человека; технически этот термин связан с отличием описания от объяснения. Дюгем подробно рассматривает связь между экспериментом, законом и теорией. Под физическим законом в книге Дюгема понимается обобщение данных эксперимента (закон Гука, закон Гей-Люсака, закон Кулона, закон Ампера и т.д.). Теория в свою очередь является обобщением законов. Тем не менее, связь между экспериментом, законом и теорией достаточно сложна, например, закон нельзя получить из экспериментальных данных автоматически, эксперимент оказывается зависимым от теории, гипотезы для построения теории нельзя получить по индукции. В первой части книги рассмотрены цели физической теории. Вначале рассмотрена идея о том, что физическая теория является объяснением. ‘Но прежде всего, что такое объяснение? Объяснять значит обнажать реальность от ее явлений, что обволакивают ее каким-то флером, чтобы видеть эту реальность обнаженной и лицом к лицу.’ ‘Наблюдение физических явлений приводит нас в соприкосновение не с реальностью, которая скрывается под чувственными ее проявлениями, а только с этими явлениями, взятыми в форме частной и конкретной. Экспериментальные законы не имеют своим предметом материальную реальность; они трактуют об этих же чувственных проявлениях, взятых, правда, в форме абстрактной и общей. Обнажая, сдирая покров с этих чувственных явлений, теория ищет в них и под ними то, что есть в них реального.’ Дюгем показывает, что этот путь неизбежно соединяет физическую теорию с метафизикой, и, таким образом, ценность физической теории оказывается связанной с определенными метафизическими взглядами. Поскольку по ходу истории метафизические построения кардинальном менялись и при этом вряд ли когда-нибудь удастся достичь полного согласия по поводу определенной метафизической системы, Дюгем отвергает идею физической теории как объяснения. Следующий шаг — рассмотрение теории как описания. ‘Физическая теория не есть объяснение. Это система математических положений, выведенных из небольшого числа принципов, имеющих целью выразить возможно проще, полнее и точнее цельную систему экспериментально установленных законов.’ ‘Таким образом, правильной мы должны считать не такую теорию, которая дает объяснение физическим явлениям, соответствующие действительности, а такую, которая наиболее удовлетворительным образом выражает группу экспериментально установленных законов. … Единственный критерий истинности физической теории есть согласие ее с данными опыта.’ Цель физической теории связывается с экономией мышления: ‘Двоякая работа абстракции и обобщения, плодом которой является теория, осуществляет … двоякого рода экономию мысли: одну, когда она одним единственным законом заменяет множество фактов, и другую, когда она небольшим числом гипотез заменяет огромную группу эмпирических установленных законов.’ Также теория является классификацией, при этом есть надежда на то, что достигнутая классификация будет естественной классификацией, то есть, такой ‘что группы, созданные нашей теорией, соотвествуют действительным родственным связям между самими вещами.’ Особенно важно то, что на основе правильной теории можно предсказывать новые эффекты. Дюгем приводит в пример волновую теорию света Френеля, рассмотренную Парижской академией наук в 1819 году. Пуассон показал, что согласно теории за кругообразным экраном должны наблюдаться якро освещенные точки, а Араго экспериментально показал их наличие. Приведу красочную цитату, в которой объяснение объявляется паразитом: ‘Но объяснительная часть вовсе не является основной частью описательной. Это не семя из которой эта последняя вырастает и не корень, которым питается рост ее. Связь, существующая между обоими частями всегда бывает крайне слабой и искусственной. Описательная часть развивается за собственный счет — специальными и самостоятельными методами теоретической физики. Это совершенно самостоятельно развившийся организм, который объяснительная часть обвивает подобно паразиту.’ ‘Не этой объяснительной части, не этому паразиту теория обязана своей силой и своей плодотворностью. Далеко нет. Все, что есть хорошего в теории, благодаря чему она является классификацией естествнной, что дает ей возможность предвосхищать опыт, заключается в описательной части; все это было открыто физиком, когда он позабывал искать объяснения. Все же, что есть в теории худого, что оказывается в противоречии с фактами, содержится главным образом в части объяснительной, куда физик внес это, руководимый своим желанием постигнуть реальность.’ В четвертой главе первой части Дюгем критикует использование механических моделей, распространенных в особенности среди английских физиков (см. несколько цитат Французское и английское мышление). Как пишут, критика Дюгема оказалось настолько успешной, что слово модель ушло из философии науки лет на пятьдесят (модель как нечто второсортное и поэтому не заслуживающее внимания). Во второй части книги Дюгем последовательно рассматривает структуру физической теории: использование математики для создания количественной теории, первичные качества, опыт в физике, физический закон, связь эксперимента и теории, каким образом выбираются гипотезы при построении теории. Я ограничусь только несколькими понравившимися цитатами. В ходе обсуждения многозначности выбора закона при описании экспериментальных данных Дюгем рассматривает вопрос простоты уравнения: ‘Он [физик] выберет одну какую-нибудь формулу потому, что она проще других. Слабость нашего ума заставляет нас приписывать большое значение соображениям этого рода. Было время, когда физики принимали, что разум Творца страдает той же слабостью, когда простота законов природы считалась догматом, не подлежащим ни малейшему сомнению, догматом, во имя которого осуждался каждый закон, выраженный в слишком сложном алгеабрическом уравнении, а простота закона обеспечивала за ним достоверность и значение, выходившие далеко за пределы экспериментальных методов, при помощи которых он был найден.’ Еще одна цитата против идеи теории как объяснения. Контекст — логика требует непротиворечивости физической теория. ‘Требует ли логика, чтобы наши гипотезы вытекали из какой-нибудь космологической системы или, по крайней мере, чтобы они были в согласии в выводами из такой системы? Ничуть не бывало. Наши физические теории вовсе не стремятся быть объяснениями, наши гипотезы вовсе не являются допущениями касательно самой природы материальных вещей. Наши теории имеют только экономическое обобщение и классификацию экспериментальных законов. Они автономны и независимы от всей и всякой метафизической системы. Наши гипотезы, на которых мы строим наши теории, не имеют, поэтому, нужды заимствовать свой материал у той или другой философской доктрины. Они не ссылаются на авторитет той или другой метафизической школы и не боятся ее критики.’ Дюгем показывает, что идея взаимного притяжения тел имела долгую историю до Ньютона. При этом астрологи оказались наиболее близки к правильному объяснению приливов под воздействием Луны и Солнца: ‘Но следует признать, что только у врачей и астрологов 16-ого столетия получила точное выражение и стала плодотворно влиять идея двух видов приливов и отливов, равного рода, но не равной интенсивности — одного рода, вызываемого луной, и другого, вызываемого солнцем. Только они стали объяснять различные изменения приливов и отливов совпадением или несовпадением этих двух родов их.’ В заключение одна цитата из раздела «Физик не выбирает гипотез, на которых он обосновывает свои теории, а они зарождаются в его уме помимо него» : ‘Логика предоставляет физику почти полную свободу при выборе гипотезы. Но это отсутствие всякого руководительства и всякого правила не должно его смущать, потому что в действительности не физик сам выбирает гипотезу, которую он кладет в основу своей теории. Он в такой же мере не выбирает ее, как цветок не выбирает цветочной пыли, которая его оплодотворяет. Он ограничивается тем, что широко открывает свой венчик ветру или насекомому, которые принесут ему эту пыль. Точно также физик ограничивается тем, что вниманием и рассуждением он подготавливает свой ум к восприяютию идеи, которая зародится в его уме без его помощи. Когда однажды спросили Ньютона, как он делает открытия, он ответил: «Я постоянно думаю о предмете моих исследований и дожидаюсь, чтобы первые лучи света, медленно и скупо подкрадывающиеся, сменились полным и ясным светом» .’ Информация Пьер Дюгем, Физическая теория, её цель и строение. СПб., 1910. (Репринт: М.: КомКнига, 2007)

Я бы расположил физику на трёх китах, математика, практические приложения и красота моделей мироздания. Прочие же науки, ладно, пусть пристраиваются, как хибарки к крепостной стене. sergey_shatalin https://ivanov-petrov.livejournal.com/2358245.html?thread=177787621#t177787621