Понимание не после сомнения, а в своей сути одно с ним и сомнением никогда быть не перестает из-за странности первого понимаемого, целого мира, который опровергает все мнения о себе. Понимание и сомнение рождают друг друга. Только сомнение-понимание избавит человека от преступных подделок под целое, откроет, что цепь вещей имеет невидимые разрывы.

Верование чисто и беспорочно от смешивания, Далеко и свободно от двух крайностей. Истинный Путь тот, который посередине, А всё прочее — изумление, сомнение и ошибка.

Пока у тебя в сердце сомнение, признаёшь ли Его единым или нет, всё равно Он един.

В объяснении движения и изменения мира не могу спастись от сомнения. Если в сердце царит сомнение, как же могу правильно видеть явления?

Когда в любовь закрадывается сомнение, Не подавить его, если даже засыпать камнями.

Однако жить сверхчувственным содержанием дано не только аффекту, обращенному к красоте, но и аффекту, религиозно обращенному к Богу, этически обращенному к добру и познавательно обращенному к истине. Молитва, умиление, покаяние, мировая скорбь, сомнение и очевидность—вот состояние души, которые доступны всем людям и в которых аффект одержим сверхчувственным содержанием. Историку духовной жизни достаточно указать на молитвенный экстаз брамина, на одухотворенный эросСократа, на ту “интеллектуальную любовь к Богу”, о которой говорил Спи-ноза, и на то поклонение “духом и истиною”, которому учил Христос.

В «Размышлениях» Декарт использует свой метод сомнения до тех пор, пока не приходит к чему-то известному. Он может обоснованно сомневаться в том, где находится и имеет ли он тело, но не может сомневаться в своем существовании. Он пытается представить, что не существует телесного мира или что вещи лишь кажутся ему. В глубине этого радикального опустошения Декарт все же находит твердый, неопровержимый факт своего собственного существования, который не может поколебать даже возможность существования злокозненного всемогущего демона. Так не являюсь ли, по крайней мере, и я чем-то сущим? Но ведь только что я отверг в себе всякие чувства и всякое тело. Тем не менее я колеблюсь; что же из этого следует? Так ли я тесно сопряжен с телом и чувствами, что без них немыслимо мое бытие? Но ведь я убедил себя в том, что на свете ничего нет – ни неба, ни земли, ни мыслей, ни тел; итак, меня самого также не существует? Однако, коль скоро я себя в чем-то убедил, значит, я все же существовал? Но существует также некий неведомый мне обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый, который всегда намеренно вводит меня в заблуждение. А раз он меня обманывает, значит, я существую; ну и пусть обманывает меня, сколько сумеет, он все равно никогда не отнимет у меня бытие, пока я буду считать, что я – нечто. Таким образом, после более чем тщательного взвешивания всех «за» и «против» я должен в конце концов выдвинуть следующую посылку: всякий раз, как я произношу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным[170].

Можно по разному понимать этику и соблюдение ее. Можно говорить: вот я делаю нужное полезное дело, и потому я прав, это правильно и хорошо, этично. Можно определять этику через саморазвитие: я развиваю себя, становлюсь лучше, а потому я этичен, я правильно поступаю. На деле все немного сложнее. Самое простое с внешними поступками: дело даже не в том, что хорошее дело может обернуться чем-то плохим, а в том, что само дело становится для человека самоценным. ...Другой момент, когда человек посвещает себя саморазвитию. Казалось бы, тут беспроигрышная ситуация: я развиваю себя, какая тут может быть ловушка? А ловушка в том, что человек вместо дела ставит на пъедестал себя. Он как актер на сцене незаметно начинает любоваться собой и наивысшей ценностью для него становится он сам, его драгоценная личность. Кроме того, считается, будто развитие должно быть обязательно приятным и непременно нравиться человеку. Хотя как раз наоборот, подлинно развивая себя человек редко, когда может обойтись без того, чтобы убить какого-нибудь маленького (или немаленького) "дракона в себе". То есть убить по сути часть себя, которая не та. А это больно и тяжело. Не говоря уже о том, что ты можешь этого дракона всю жизнь убивать. Проблема в обоих случая в том, что человек находится как бы в замкнутом кругу, он не видит каким он стал, потому что сама система его взглядов не дает ему посмотреть на себя со стороны: она определяет его через саму себя, а потому он всегда прав. И никакие сторонние замечания тут не помогут, кроме как если человек будет все время задавать себе трудные вопросы. Вопросы на слабину, искать везде шаткость и несовершенство своей позиции, сомневаться в ней и все время проверять себя. Тогда есть шанс, что рано или поздно он увидит эту ниточку и выйдет из замкнутого круга гордыни, самолюбования и самообмана. Но нужен какой-то внешний ориентир, главный, заставляющий сомневаться и искать.

- Ценность – это не психологическая категория.Не буду политкорректным и сразу объявлю: я считаю, что сфера душевной жизни и предмет психологии – это две большие разницы. - Я бы с вами согласилась, но вот вопрос: а возможно ли обойтись вовсе без опоры? У вас звучит, если не ошибаюсь, некоторое противопоставление: либо опора для жизни, либо мышление. А возможно ли безопорное мышление? Мне оно представляется каким-то раздрызганным. Знаете, бывают люди, которые любят спорить со всем на свете(Мы однажды у Иванова-Петрова обсуждали тему, бывает ли бессовестное мышление. То есть, с одной стороны, это мышление, сомнение, вопрошание, ну все как надо. А с другой стороны - оно бессовестное, то есть лучше бы его не было.)- Наверно, вы правы в том, что у меня прозвучало - всякая опора душевной жизни - это костыль. Конечно, я выразился не точно, душевная жизнь должна иметь опоры и они не обязательно костыли. Вопрос в том, можешь ли ты (я отношу к себе) подвергнуть сомнению свое мировоззрение, можешь ли ты увидеть стоящий за ним страх или другую душевную неудачу.Безусловно, та часть моего мировоззрения, которая основана на размышлениях о бессмертии души - есть некоторая опора моей душевной жизни. Но я с интересом готов выслушивать все (за исключением примитивных) возражения, все размышления о ее смертности и конечности. Боле того, именно размышление и о бессмертие, и смертности является для меня опорой.