осознание себя целостным объектом, отделенным от внешнего мира, позволяет выделять и иные объекты в этом самом мире появляется так называемый другой или объект, с которым можно взаимодействовать. При этом другой это не только другие люди, но и образ самих себя это тоже другой, так как любой диалог по Лакану направлен на другого, а следовательно внутренний диалог – это тоже общение с другим – с образом своего я.Воображаемое также во многом отвечает и за психические защиты. Оно создает образ "Я", устраивающий индивида и играющий экранирующую роль как по отношению к реальности, так и по отношению к тем образам, которые существуют в сознании "других".

Вселенная такая не просто потому, что в других нет жизни, а потому, что она учится. Из-за того что она учится, ей выгодно, с точки зрения теории обучения, произвести внутри себя наблюдателей, которые будут наблюдать. Другими словами, … Мы наблюдаем такую Вселенную не потому, что её кто-то подкрутил для жизни, а потому, что она сама подкручивает все свои параметры, и при них она лучше учится, при них каждый наблюдатель внутри лучше приспособлен к наблюдению всего, что находится.

Мы заметили раньше, что, кроме самого мира, ничему в мире человек не может и не должен сказать последнее «да». Тут секрет способности сознания всё отражать, от всего отталкиваться. Отразить, составив себе картину, сознание может и непостижимое. Отразив, сознание осознает и Бога. Оно неуклонно возрастает, потому что может отразить всё, в чём не видит себя; и оно, конечно, не видит себя ни в одной из вещей мира, потому что могло бы узнать себя только в согласии целого — а как бы оно могло это сделать, не перестав быть собой, не отдавшись миру? Оно возникло, когда не увидело себя в мире. С тех пор оно безостановочно упрочивается, крепнет, сцепливается в коллективное сознание и становится еще более непобедимым, организует себя и весь окружающий мир, потому что в качестве коллективного способно вооружить себя всем, чем ему в каждом случае нужно себя вооружить.

Точечная природа "сейчас" внутри временного континуума создаёт некоторые трудности с понятием метафизического времени, ибо внутри континуума отдельная точка—без окрестности, связывающей её со всем континуумом,—существовать не может. … Грубо говоря, тогда всё происходит так, будто точечная жизнь, связанная с телом, которая пробуждает объективный мир для сознания, обладает не только рассеянной пространственной протяжённостью, но также и рассеянной временной протяженностью. Непосредственное настоящее обрывается не совсем резко; яркий свет мгновенности всегда сопровождается небольшим ореолом, быстро затухающим к прошлому и будущему.

Мир, простирающийся в четырёхмерном пространстве, просто существует, он не происходит. Лишь в глазах сознания, ползущего вверх по мировой линии своего тела, какое-то сечение этого мира оживает и проплывает мимо него как изменяющееся во времени пространственное изображение.

Первое, что показывает себя нам, не первое по природе, и раннее в бытии открывается нам последним (Аристотель). Исходное событие мира, условно скажем его возникновение, у нас есть надежда узнать только в последнюю очередь, как последнюю разгадку.

Стоя в наши дни у обочины грохочущего шоссе, вдруг догадываешься, что мчатся машины, но водитель в кабине устал, и если бы остановились моторы, мы увидели бы полулежащих неподвижных людей. И невозможно не думать о том, что грохота этих машин исторически совсем недавно не было и через какое-то время снова не будет; на месте этого шоссе установится долгая тишина. Не надо принимать механическую подвижность современного человека за чистую монету. В нем не жизнелюбие, а отчаянная попытка ухватить обеими руками ускользающую глубину, на которую у человека перестало хватать силы.

Новалис. Именно он изобрел слово «романтика», понимая его как науку, науку жить как в романе, по образцу слова «физика» — наука о жизни в природе. Быть романтиком означало познать законы романа, которым является и вся наша жизнь, и вся мировая история....В одном из фантастических рассказов Кржижановского зрачок и есть зеркало. В чужом зрачке живет «крохотный человечек», «умаленное подобие» глядящего — и рассказывает ему, кого встретил внутри. Самосознание народа как самоосознание себя — момент групповой (коллективной) или индивидуальной (персональной) идентификации. В зрачке каждого живого, глядящего на мир гражданина живет «умаленная копия» тирана дирижера. Нужно только вовремя его заметить, не отводя глаз, прийти смело к нему и поговорить — и тогда возникает настоящее гражданское действие.

Сплошь неотложка - практически все в ней, резко сократился срок годности всего. Вещей, которые можно бы отложить, чтобы понять насколько это твое и нужно ли дальше вдаваться, кажется, уже не осталось. Все, что возможно, возможно только сейчас, никакое ничто не подождет, испортится, не дождется. Только вот, чем может быть то, в чем нет никакой выдержки?

Владычество продлится, но –пока не выйдет срок.Дары придут и упорхнут –не запасешься впрок.Насколько вечны губы, чтоприльнут в рассвета часк росе, останутся в веках –когда не станет нас.

«Истина – это море травинок, колыхающеесяпод ветром; она хочет, чтобы ее ощущали какдвижение, втягивали как дыхание. Скала оналишь тому, кто не чувствует ее, не дышит ею;такой может в кровь биться о нее головой»

Наше понимание чего-либо держится на аналогиях. Мы видим что-то непонятное и сравниваем это с чем-то уже знакомым, изученном ранее, но более простом и привычном. И нам начинает казаться, что новое и ранее непонятное мы тоже начинаем "понимать".Так и с разумом. У многих он есть, как нам кажется, но что это такое, мы точно сказать не можем. Но и исследовать это явление — разум мы не можем как следует. Нет для этого подходящих инструментов. Поэтому и придумываем ему всякие аналогии и соответствующие названия: божественный дар, информационный поток и так далее. Понятнее от этого не становится, но жить с этим уже легче.Для меня разум или сознание тоже связаны с аналогией, но другой, более мне близкой. Их я связываю с новым, необычным и практически неизвестным для нас пространством. Благо, теперь в моих представлениях разных физических пространств уже достаточно много. Это новое пространство пронизывает нас и всё вокруг нас как некий поток (ведь жизнь, она — такое неравновесное состояние), возбуждает у нас разные мысли (вот почему здесь аналогия с квазичастицами) и заставляет нас и всё живое совершать всякие разные поступки (разумные и не очень). Я сильно не удивлюсь, если и отдельные молекулы в этом потоке (органические — в том числе) могут вести себя необычно, образуя различные комплексы и связи, необходимые, например, для возникновения новых видов живых организмов. Особенно в условиях, когда им придётся подчиняться принципу максимального переноса действия (для неравновесных состояний) и его частному случаю принципу минимального действия (для равновесных состояний, к которым неравновесные стремятся).Поэтому получается, что всё вокруг нас обладает "разумом", но в разной степени.

Закон Царя Природы гласит: из двух беседующих каждый считает себя умнее. Леонид Жаров, Светлана Ермакова, 1991

Вот идёт человек, по колено в своей тишине, –вот невидимый посох его и невидимый компас, –по висячим мостам, по заоблачно-белой стерне,приближаясь к стене, разделяющей небо и космос.

должно быть трудно – едва ли не всё – чтобы жизнь чувствовалась острее и подробнее, чтобы она вообще чувствовалась. Лёгкость поверхностна и слепа. Будь поэтому благословенно всё затрудняющее – значит, уточняющее, не позволяющее вниманию улететь; все эти вериги.

«... Мы смотрим не столько на то, что воспринимается, вспоминается, делается, говорится и так далее, сколько на то, как вспоминается то, что вспоминается, и как говорится то, что говорится. С каким выражением лица, каким тоном, каким голосом, как синтаксически, в какой позе, с какими эмоциями, оговорками, с уважением или неуважением к другому человеку и так далее».(Ф.Перлз, «Теория гештальт-терапии»)

Мужчины, женщины? Но нет –лишь тени средь холмовбредут сегодня. Их поклонкак вежливость без словотносится к другим теням,а мы для них – как фон.Театр теней – наш мир для нихкак выцветший картон.

«Чтобы мыслить, вам необходимо установить разрывы и классифицировать». Этот Леви-Стросс уверен, что: по сути человечность в основном состоит в разрыве с примордиальным, феноменологическим, естественным континуумом, который производится для того, чтобы имелась способность к иметь возможность означать. Быть человеком—это означать, означать — это классифицировать, а классифицировать — это устанавливать разрывы в примордиальном, феноменологическом, сенсорном континууме. Именно этот Леви-Стросс является интеллектуалистом, потому что пока интеллект различает, чувство и тело функционируют неясным и несовершенным образом. Они функционируют хроматически, по его знаменитому выражению, во всех оттенках серого, тогда как интеллект желает, чтобы вещи были черными или белыми. Но представление о черно-белом мышлении ЛевиСтросса кажется мне абсурдным....Но есть еще один Леви-Стросс, который дружил с Максом Эрнстом и работал практически как художник, в манере художника-сюрреалиста. Хотя он обычно ассоциируется со строгими дуализмами — как мыслитель бинарных оппозиций, ведь он всегда с ними работает, при этом ниспровергая их. Стоит Леви-Строссу ввести бинарную оппозицию, в следующем же абзаце он показывает, как нечто не вписывается в нее или выходит за пределы этой оппозиции и не находится ни там, ни здесь.

Для людей модерна человечность — поздний ребенок, жемчужина в короне, но если вы начинаете с идеи, что человечность является состоянием сущего по умолчанию, то в итоге придете к антропологии, в которой природа и культура, люди и животные меняются местами. Идея, что америндская антропология основана на онтологическом разделении труда между душой и телом, является противоположностью того, что предполагают антропологии западные. Тело, наше материальное измерение связывает нас, людей модерна, с остальной вселенной. Наши тела сделаны из того же материала, что и звезды, растения и камни, в то время как душа — или разум, дух, культура, язык, бессознательное, Dasein и т. д. — вот что отличает нас от не-людей. Все эти элементы, включая душу, также являются тем, что отличает народ А от народа Б. Люди более или менее одинаковы на телесном уровне, а различает их культура или дух, дух в смысле Geist. Душа также отличает одного индивида от другого; существует перспектива от первого лица, которая не может быть изменена. Я мог бы поменяться с вами телами, но я не могу поменяться с вами разумом: меня больше не будет, я стану вами. Но я прекрасно могу себя представить в вашем теле и наоборот. Дух дает одну и ту же идентичность, тогда как тело дает одно подобие. Однако в америндской метафизике все работает совершенно иначе. Души одни и те же повсюду: всякое животное, растение или сущность наделены, по крайней мере потенциально, одной и той же разновидностью человекоподобной души, в основе которой лежат одни и те же атрибуты, те же наклонности, качества. Что их различает, так это различные качества и способности, заложенные в их материальных системах.

Защиты в психоанализе считаются тормозами роста. Иногда, конечно, защищаться приходится, но вообще-то это ведет к тупому упрямству, сохранению ложной жизни во что бы то ни стало. К тому же защиты - это одиночество, невозможность протянуть сердечную связь с Другим. Но мы все этого хотим, потому и есть мечты о surrender. Гент пишет о познании (нас Другим), проникновении (в нас Другого) ради соединения, а не господства. Сдача – это «стремление быть достигнутым и познанным в принимающей и безопасной среде». «Значение, которое я придаю термину surrender, не имеет ничего общего с поднятием белого флага; на самом деле, вместо того, чтобы нести коннотацию поражения, этот термин будет передавать качество освобождения и расширения личности как следствие разрушения защитных барьеров.»«Новая возможность размораживания» - Цитирует Гент ВинникоттаВот что пишет о surrender – буду переводить сдача – Гент. И о том, чем сдача отличается от подчинения: 1. Это не обязательно требует присутствия другого человека, разве что в качестве проводника. Можно сдаться "в присутствии другого", а не "другому", как в случае с подчинением.2. Сдача не является добровольным действием. Человек не может выбрать сдачу, хотя может выбрать подчинение. Можно создать благоприятные условия для сдачи, но нельзя заставить ее произойти.3. Она может сопровождаться чувством ужаса и смерти, и/или ясностью, облегчением, даже экстазом.4. Это опыт пребывания "в моменте", полностью в настоящем, где прошлое и будущее - два времени, требующие "ума" в смысле вторичных процессов, - отступают от сознания.5. Ее конечное направление - открытие своей идентичности, своего самоощущения, своего чувства целостности, даже своего чувства единства с другими живыми существами. Это совсем не похоже на подчинение, при котором происходит обратное: человек ощущает себя марионеткой во власти другого, его чувство идентичности атрофируется.6. В сдаче отсутствует господство и контроль; в случае с подчинением все наоборот.7. Ее легко спутать с подчинением и часто смешивают с ним в целях эксплуатации. Безусловно, в жизни они часто встречаются вместе. Учитывая главный тезис данной статьи, согласно которому покорность следует рассматривать как защитный мутант капитуляции, такое сопоставление не должно удивлять. (Тем не менее по своей сути они очень разные).8. Различие, которое я провожу между сдачей и подчинением, помогает прояснить еще одну пару, которую часто путают. Смирение (resignation) сопровождает покорность; оно тяжелое и тоскливое. Принятие же может произойти только при сдаче. Оно выходит за пределы условий, которые его вызвали. Оно радостно по духу и, как и сдача, происходит; его нельзя заставить произойти.«Желание сдаться <…> это противостоять и принять внутреннюю истину, воспринимать себя и других такими, какие они есть на самом деле, то есть безотносительно к возведенным в них ложным «я» образам».

"Если языковое сообщество, к которому вы принадлежите, не обладает понятием для обозначения определенного чувства, вы не сумеете обнаружить его в себе или назвать его - чтобы поделиться с другими."

Гент мне показал, что есть еще один путь и куда более убедительный. Свободу следует понимать не во внешнем смысле, а во внутреннем. То есть наряду со свободой от и свободой для существует свобода вовне и свобода внутри субъектаЧто за свобода внутри? Психоанализ тут вполне пригоден и правильно говорит: мы строим защиты, мы носим маски, мы пытаемся представлять из себя какой-то красивый образ, оформляем свое Я напоказ. Кто-то умный, кто-то музыкант, кто-то критикует все подрядВсе хотят любви других, и часто это выливается в желание успеха у них Мол, крутоТак вот, все это несвобода, и гораздо более тотальная несвобода, чем несвобода, скажем, выехать заграницу или провести день как хочешь. Главная несвобода внутри нас, потому что мы не хотим думать о себе как есть, ни недостатков своих не видим, ни грехов не чувствуемЖелание кажимости, вот несвобода. У меня оно раньше было очень сильное, со временем облегчается, конечно Есть еще такая вещь, как желание обладания. Про это писал Фромм, «Иметь или быть». Тоже не дает освободиться, тоже уводит от самопознания, а искреннее самопознание для внутреннего освобождения абсолютно необходимоМногие духовные и религиозные учения предписывают не гордиться, не иметь собственности, отрешаться от эгоцентризма, стремиться к любви и многое в таком духе. Но сейчас мало кто будет это слушать.

«Самое привычное самоубийство в наше время – это пустить пулю себе в душу»

Чем глубже погружаешься, тем лучше видно, что нет никакого пробела между ментальным и телесным. Нет мысли без движения. Нет эмоции без напряжения. Тело - инкарнация души в мире тел. Тело и есть - душа. Перемещаясь, человек не приводит себя в движение (при помощи некоего механизма нервных импульсов или отчленённого от тела сознания), но - наполняет собой - своей сущностью - пространство событий.

Если каждая наша фраза, всякая наша мысль — это суждение и приговор, то не заставляет ли это нас успокоиться на том, что апокалипсис — наш воздух, что он принадлежит человеческой природе и апокалиптические представления только заостряют, суммируют тот постоянный судяще-вскрывающе-установочный жест, который стало быть принадлежит к нашей человеческой ситуации? В самом деле, во всяком нашем поступке, от отметки, которую преподаватель ставит ученику, до решения, начинать или нет третью мировую войну, и еще раньше, во всякой нашей фразе мы обнаруживаем, что втянуты в суждение, захвачены апокалиптической машиной.

Время как-то приходит и уходит, его вдруг «нет», потом оно вдруг «есть»; и всегда есть вещи, для которых время ЕСТЬ: и именно потому, что такие вещи всегда есть, у человека всегда в каком-то смысле и для чего-то времени нет. Время это, историческое время человека, — никак не похоже на масштабные рамки, в которые укладываются события, не похоже на последовательность фактов и событий: это время, историческое время человека, сплетено с его движением, с движением его заботы, с его захваченностью вещами.

чтобы у твоего слова появилась душа, её нужно откуда-то взять.Поэтому бесполезно повторять заклинания, которые ты просто где-то услышал. Сила передаётся через контакт. Сильное слово можно только перенять у того, кто уже им обладает.Как это происходит – возможны два варианта. В одних традициях магия подобна воде: сколько налил другому – столько у тебя убавилось. В других она подобна огню: неважно, сколько светильников ты зажёг от своего – у тебя не станет меньше.У волшебных слов есть собственное соображение и воля. Они могут «не даться» тому, кого сочтут недостойным. Они деятельны и постоянно требуют работы: стал колдуном – будь любезен каждый день колдовать, иначе плохо будет. Они не дают своему хозяину даже умереть, пока он не передаст их преемнику.

всё более кажутся мне перемещения в пространстве насилием над естеством, над его внутренней тишиной, а сидение дома в рабочем углу с неисчерпаемым видом на соседний дом, школу и университетский шпиль – обилием возможностей, щедрым и счастливым. Всё меньше хочется вдаль и вширь, всё сильнее, всё упорнее, всё страстнее (о, у старости свои страсти!) – вглубь. И единственное, что нужно человеку для того, чтобы жить и дышать, - это (ну даже не обязательно компьютер, хотя пусть) хребты книг вокруг, толстый-толстый блокнот и запас тонких гелевых ручек с чорными-чорными, как печаль моя, чернилами. Перьевая тоже подойдёт. И ночь.

можно прозирать то, что не относится к зрению, видеть невидимое, узнавать незнакомое - созерцать сами мысли, идеи? Делать таким образом их видимыми - в себе, собой оживлять, чтобы они могли заработать - сами по себе они могут разве только витать, безо всякого развития и иначе, как через наше сознание не раскрываются, не работают, не взаимодействуют.

Последняя страница из "Воспоминаний, сновидений, размышлений":"Я доволен тем, как прошла моя жизнь. Она была щедрой и дала мне многое. Можно ли ожидать большего? Со мной случалось, как правило, не то, чего я ожидал и на что рассчитывал. Многое сложилось бы иначе, если бы сам я был иным. Но случилось то, что должно было случиться, потому что я - это я. Многое из задуманного осуществилось, хотя не всегда это было к лучшему. Но все, что происходило, происходило самым естественным образом, как того хотела судьба. Я сожалею о многих совершенных из–за упрямства глупостях, но без него я не достиг бы своей цели. Потому мне и жаль, и не жаль. Я обманывался в людях и обманывался в самом себе. Люди помогли мне узнать удивительные вещи, сам же я достиг большего, чем ожидал. Я не пришел к какому бы то ни было, окончательному выводу - не могу до конца объяснить ни человеческую жизнь, ни самого человека. Чем я делался старше, тем меньше понимал, тем меньше знал самого себя.Я удивлен, я разочарован и я доволен собой. Я несчастен, подавлен и я с надеждой смотрю в будущее. Я - все это вместе, и мне не под силу сложить это воедино. Я не способен объяснить конечную пользу или бесполезность; мне не дано понять, в чем моя ценность и в чем ценность моей жизни. Я ни в чем не уверен. У меня нет определенных убеждений в отношении чего бы то ни было, нет и абсолютной уверенности. Я знаю только, что я родился и что существую, что меня несет этот поток. Я не могу знать, почему это так. И все же, несмотря на всю неуверенность, я чувствую некую прочность и последовательность в своем самостоянии и в своем бытии.Мир, в который мы пришли, не только грубый и жестокий, но и божественно прекрасный. Что берет верх - смысл или бессмысленность - зависит от темперамента. Если бессмысленность, то жизнь чем дальше, тем больше начинает постепенно терять всякое значение. Но мне кажется, это не так. Возможно, как всегда бывает с метафизическими вопросами, правда и там, и там: в жизни есть и то и другое - и смысл и бессмысленность, жизнь имеет смысл, и жизнь смысла не имеет. Я хочу надеяться, что смысл выиграет эту битву.Как сказал Лао–Цзы: «Все освещено кругом, только я один погружен во мрак», - именно это я чувствую сейчас, на вершине своих лет. Лао–Цзы пример человека высочайшего прозрения, он познал цену всему и в конце жизни вернулся к самому себе - к вечной непознаваемой сущности. Архетип старого, все повидавшего человека вечен. Он возникает на любой ступени развития интеллекта, и черты его всегда неизменны - и у старого крестьянина, и у великого философа Лао–Цзы. Это старость и это предел. Но окружающий меня мир все так же переполняет меня: растения и животные, облака и день с ночью, и самая вечность, заключенная в человеке. Чем больше во мне неуверенности, тем острее я ощущаю родство со всем, что есть вокруг. Теперь мне кажется, что отчуждение, которое так долго разделяло меня с миром, обратилось в меня самого, в мой внутренний мир, и я вдруг открыл, что никогда не знал самого себя".

сидим в отцепленном вагоне и днём и ночью взаперти всё спорим о своём особом пути

Всё случится раньше, чем мы думаем. Всё всегда случается раньше, чем мы думаем. Собственно, всё уже случилось.

[Как можно стремиться к тому, чего не видел и не знаешь? О виртуальности высшей истины]Рузбиха́н Бакли́ (1128–1209) о вожделении: Вожделение влюбленного проявляется только в любви и в желании узреть Божественную Красоту. Это свойственно только влюбленному и происходит исключительно в созерцании Божественной Красоты..."Частый вопрос в связи с подобными рассуждениями:- Каким образом возникает любовь к тому, чего человек еще не "узрел"? Ответ: Влюбленный не узрел предмет своего вожделения (да и возможно ли это в принципе?), но увидел смутные отражения в различных объектах, которые разжигают его любовь. "В тысяче форм ты можешь притаиться, - Я, Вселюбимая, прозрю тебя" (Гете)Вопрос: Чтобы увидеть смутное отражение Его в различных объектах, необходимо уже знать Его, предмет вожделения, иметь какое представление, позволяющее распознать именно Его в объектах. Как человек прозревает Его, а если не узрел, как может распознать, увидеть отражение Его в объектах?Ответ: Возможно выстроить некую пирамиду от низкого к более высокому, в основании которой лежит известное и опробованное. А вершина хотя в опыте пока и недоступна, но виртуально вырисовывается посредством экстраполяции наличного знания и опыта. Именно присутствие этой виртуальной верхушки пирамиды опыта и биологически встроенное знание позволяет безошибочно распознать вкус Истинного.«Сокровенность человеческого сердца», если пользоваться выражением Т.Мертона, тайно содержит незримую виртуальную вершину, экстраполяцию наличного бытия и знания.

у меня бывали сны, проснувшись от которых, и явным образом «вернувшись в действительность», чувствуешь так, что словно заснул, а не проснулся. И проснувшимся ты только что был там, во сне. Но, как правило, это осознанные сны (не любые). Но критерий смазывается. Поскольку, выйдя из сна, где всё сознавал с какой-то ярко-яростной силой, ты по инерции сознаёшь и в знакомой действительности по тому же шаблону. И ощущение, что «заснул» исходит не из нутра, а как раз из окружающего мира повседневности. Эмоционально у меня такая разница ощущается как резкий переход из ясного тёплого и яркого дня в стылый и пасмурный. Но ведь ничто не мешает продолжать сознавать с той же силой всё, окружающее тебя, наяву. Однако, могу сказать, что для меня есть такое внутреннее различение, которое ближе всего к сознательности (я про то, что для меня если уж и наполнять это слово каким-то особым смыслом отличения, то как раз вот этим). Правда, даже посреди обычной суеты и круговорота, это случается вполне себе регулярно. Это такое состояние, возникающее всегда неожиданно, когда круговорот и вереница вдруг останавливаются и возникает ощущение вне времени, когда все, только что висящие на тебе задачи и устремления вдруг отвалились и больше никуда не нужно идти. И ты озираешься вокруг себя, а в уме безмолвные вопросы «как я сюда попал», «да кто же я сам», «чем я тут вообще занимаюсь», «почему я – это именно я, а не кто-либо другой». И ты даже чувствуешь себя этим вот самым почти другим. Если называть такую «остановку» сознательностью, то у меня ни разу не хватало сил «растянуть» подобное состояние нето чтобы на недельку, а и на сутки. И, опять же, возвращаясь к различению в других людях, я вполне себе догадываюсь, что подобные остановки, возможно под другиминазваниями и вопросами, случаются постоянно с каждым. И никак не смогу отличить, когда человек оказался в этом состоянии, или же одного в этом состоянии, от другого в обычном состоянии.

«Не был» – вот все, что скажут.Легко – с ума сойти.Возможно, потому чтослов нужных не найти.Гадаем, что всё значит.Но филология –«Бог взял его» сказали,тут поняла и я.

В метафизическом и метафилософском смысле опыт Шрёдингера пытается ответить на вопрос: что будет, если масштаб времени (и реальности) увеличить? Сложность тут возникает сразу и исключительно со стороны инерции сознания, поскольку мыслителю крайне затруднительно рассинхронизироваться со «временем» в его привычных пропорциях... Итого: в силу возникшей запутанности «кота» и «машинки», классическое животное приобретает парадоксальную квантовою характеристику «неопределённый», то есть удивительную способность быть полуживым / полумертвым, спонтанным.Котян приобретает эту характеристику не сам по себе (кто вообще из смертных знает, что есть «кот» сам по себе?), а только для наблюдателя и мыслителя вне ящика, то есть для Шрёдингера этого кота. Рациональному уму учёного знается, что такого состояния у кота «быть не может». Прав этот ум только потому, что справедливо утверждает о возможностях или невозможностях в рамках собственного же масштаба бытия-сознания, но не прав этот ум в том, что на правах «венца творения» возводит своё локальное бытие-сознание (+пространство, +время) в абсолют, в универсальность, которой он не является. Абсолютизация — это вообще коренная «ересь» интеллекта, иррациональная рациональность ума-убийцы-реального....С метафизической точки зрения в эксперименте спутываются три разных уровня реальности (времени, сознания, пространства), при том что сам наблюдатель остаётся на своём собственном уровне, интерпретируя разноплановые события в рамках одного плана, собственного, от чего он же и наблюдает естественные в таких рамках парадоксы.Под тремя уровнями реальности имеются в виду:макрокосмический — закрытый ящик; масштаб большего времени - пространства - сознания; чем дольше ящик закрыт — тем шире становится этот масштабкосмический — кот и его Шрёдингер; собственный 1:1 масштаб времени наблюдателямикрокосмический — квантовая «адская машинка»; масштаб меньшего времени-пространств-сознания...«Суперпозиция живого и мёртвого» кота возникает из-за того, что помимо привычной срединной точки зрения наблюдателя «здесь и сейчас» возникают ещё две противоположные точки зрения на «кота» — микрокосмическая и макрокосмическая. В одной из этих точек зрения кот вечен, а в другой — не существует.

- Всякая логика неполна. Неполнота такой логики как "физика" обнаруживается в так называемых квантовых состояниях и квантовых эффектах. Все парадоксы в этой области обусловлены невозможностью в рамках редукционизма физики интерпретировать холистические, или метафизические реалии. Из этой невозможности находят два выхода: 1) "реальность" это иллюзия. 2) мультивселенная. На мой взгляд второе придумали трусы, это интеллектуальный эскапизм, он же абсолютизация редукционизма.- Вывод, кажется, в том, что "единая, общая на всех реальность" это иллюзия. Что трудно интерпретировать холистически. Целостная реальность превращается в мультивселенную нового вида — по вселенной на каждое сознание. Или по вселенной на каждое представление о вселенной.

Всё сводится в конце концов к одному вопросу.Как устроен мир: мистическим или немистическим образом?В первом случае есть место для общего смысла бытия, для бессмертия души и для вечности. А если всё не так, то с концом жизни всё выходит как, как если бы её никогда и не было. И некому даже задавать вопросы.Удивительно, что обе концепции являются логически стройными и замкнутыми. Я могу объяснять существующее в рамках и той, и другой, и формально нет предпочтения между ними. Или прав был мессир Воланд, когда сказал, что каждый получает по его вере? Но для себя я выбор сделал давно в пользу первой. А может, это не я выбрал, а что-то во мне, большее, чем я сам.

Мир — вовсе не манящая пестрота и не дразнящие ощущения. И раздерганность ощущениями — это пока еще даже и не настроение, это пока еще просто раздражение. Мир — даже не влекущие голоса смыслов и планов. Он согласие. И по-настоящему, всем своим существом человек никогда не говорит и никогда не скажет искреннего «да» никакому голосу из голосов внутри мира. Человек скажет «да», и уже сказал давно, сам того не заметив, тайной тишине мира и только ей.

Только в завороженном безволии глубокого настроения приходит мир. Только тогда, и не раньше, мысль имеет шанс; имеет шанс выйти из опутавших ее сетей собственной стратегии и тактики. Опомниться.

Как на самом деле мы мало думаем. Как страшно просто думать. Как мы рады рамкам, куда можно было бы вставить эту стихию, ввести.О профессиональном философском обучении часто приходится сказать, что оно словно для того, чтобы научиться СПРАВЛЯТЬСЯ с мыслью (в обоих смыслах), и с мыслью прошлого, и со своей собственной.

Слышал ли ты о том,кто отсутствует и присутствует в одно и то же время?Таков я, хотя и нахожусь среди толпы,но сердце мое далеко.

"Мое внимание разделено в двух направлениях, а я нахожусь в центре. Это акт самовспоминания. Я хочу держать часть своего внимания на осознании принадлежности к более высокому уровню, и под этим влиянием попробовать открыться внешнему миру..."

"Пища телесная, которую мы принимаем, превращается в нас, но принимаемая нами духовная пища превращает нас в себя"

И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их – сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это – суета и томление духа! Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа. И обратился я и увидел еще суету под солнцем; человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. «Для кого же я тружусь и лишаю душу мою блага?» И это – суета и недоброе дело! Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется. Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы; ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным. Видел я всех живущих, которые ходят под солнцем, с этим другим юношею, который займет место того. Не было числа всему народу, который был перед ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это – суета и томление духа! Наблюдай за ногою твоею, когда идешь в дом Божий, и будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению; ибо они не думают, что худо делают.

Tu mettrais l’univers entier dans ta ruelle,Femme impure ! L’ennui rend ton âme cruelle.Pour exercer tes dents à ce jeu singulier,Il te faut chaque jour un cœur au râtelier.Tes yeux, illuminés ainsi que des boutiquesOu des ifs flamboyants dans les fêtes publiques,Usent insolemment d’un pouvoir emprunté,Sans connaître jamais la loi de leur beauté.Machine aveugle et sourde, en cruautés féconde !Salutaire instrument, buveur du sang du monde,Comment n’as-tu pas honte et comment n’as-tu pasDevant tous les miroirs vu pâlir tes appas ?La grandeur de ce mal où tu te crois savanteNe t’a donc jamais fait reculer d’épouvante,Quand la nature, grande en ses desseins cachés,De toi se sert, ô femme, ô reine des péchés,— De toi, vil animal, — pour pétrir un génie ?Ô fangeuse grandeur ! sublime ignominie !

Если отслеживать процессы развития "естественных тел", там будет "петля времени": развитие идет, потом идет отступление, остановка и деградация, а потом - через время - то, что прежде развивалось, вновь выступает с новой силой, быстро повторяя прошлые этапы и двигаясь теперь вперед гораздо дальше. Поэтому истории чего-либо приходится писать, отслеживая эту петлю времени естественного развития: вперед, остановка с падением, новое начало под покровом "старого настоящего", выныривание и продолжение нового уже в явной форме, а старое настоящее деградирует и уходит насовсем, ново же развивается быстро и далеко - пока не придет ему пора заканчиваться.Такая типичная картина развития у тех тел, у которых мощное, плотное множество прошлых. Если прошлые слабые, редкие - их развитие редуцировано до слабых симптомов, указывающих: вот то, что могло бы быть. Отслеживать эти редуцированные куски возможного будущего, которое не осуществилось - было уничтожено в прошлом, - и предстающие в настоящем лишь как символические формы - очень грустно. Хотя, наверное, поучительно. Это те формы будущего, которые можно увидеть в настоящем - поскольку это неосуществившиеся будущие, они и видны.

…но, наверное, твоя внутренняя связь с человеком не прекращается даже тогда, когда прекращается у тебя внутренняя речь к нему, - что долгие годы уверенно казалось мне именно прекращением (внутренней – все другие, мнилось, ненастоящие, конечно) связи. Вообще-то она длится, пока ты ещё помнишь – не головой только, понятно («голова» - это уж последняя степень угасания: типа – ну да, знаю, кто это такой), - но общим чувством, сохраняешь в себе его форму. Помнишь его внутренним молчанием. Есть, как давно поняла поэт, три эпохи у воспоминаний, и вот они тут: внутренняя речь. Внутреннее молчание. Внутренняя немота.

Да, с внешним миром психологи не работают, т.к. он всего лишь отражение мира внутреннего

Откуда берутся сны? Из параллельных вселенных, где вы реализуете несколько другой опыт жизни. Возникновение альтернативных вселенных, — это квантовое событие. Но, как учит современная наука, связь между двумя квантовыми событиями, имеющими общее происхождение, никогда не прерывается, как бы далеко они потом не разошлись друг от друга. Значит и не прерывается связь между вам и событиями вашей жизни в параллельной Вселенной. Во время сна, возможно, мозг переходит в такое энергетическое состояние, что эта связь проявляется явно в виде хаотических картинок, происходящих с вами, но происходящих не здесь.

У вас были в жизни примеры общения с намного более умным, чем вы, человеком? Не более начитанным или знающим, а именно более умным, и так, что понятно, что намного? Если да, то расскажите, как это выглядело с вашей точки зрения? Что убедило вас в том, что этот человек намного умнее?- глубже продумывал любую деталь, на порядок более высокая точность и плотность мысли- То, что у меня занимает объяснить пять минут, он может объяснить за одну.- по-другому мыслит, т.е. мы вроде смотрим на одно и то же, а решения он принимает по-другому, мне, например , не всегда очевидно, как, пока он не объяснит.- выстраивают логические цепочки быстрее меня и способных "видеть вперёд" дальше меня.- Многие выводы, которые он тогда делал, я потом лет через 5-7 внезапно понимал, складывал как ребус.- они могут объяснить то, что я объяснить затрудняюсь- У них способность, решая какую-нибудь проблему, одновременно держать в голове и учитывать больше факторов, чем я это могу, плюс лучше получается вспомнить что-то неожиданное и вроде бы не относящееся к делу, но оказывающееся важным.- Человек, который сильно умнее тебя выглядит тупым идиотом, сумасшедшим, возможно злонамеренным шарлатаном или типа того. Только его рассуждения почему-то подкрепляет реальность.https://avva.livejournal.com/3643171.htmlМожно развернуть ситуацию и найти того, кто тебя намного глупее. В моем случае это нейронка. Вот так как я умнее нейронки, так существенно более умный человек умнее меня. Это конечно головокружительное ощущение.

Если вычесть страдание, что останется в человеке, в литературе, в идеях борьбы?

Похоже, никакого объекта познания нет. Просто жизнь и познание две стороны одного и того же и никакой "наружной среды" для организма не существует, а существует лишь состояние внутреннего возмущения и мы можем получить лишь то знание, которое сами в состоянии раскрыть для других.

Цель — это как мишень: тот образ, с которым человек сравнивает результаты своих действий. Однако действовать он должен сам, а не по предварительному установлению. Автоматизма здесь быть не должно — увидел, ничего думать не стал, сделал поправку. Сравнил — а дальше уж думай и решай, что делать. Цель относится к мысли о действии, а воля к действию лишена цели. Относить цель к некой "природе вещей", которая не относится к человеку, а находится по существу вовне него, — это не что иное как распространённая манипуляция… На самом деле цель всегда внутри.

душа человека делается человеческой проживанием вопроса "что значит быть человеком", "кто я". Ангелы знают своё предназначение, бесы реализуют свои желания, животные следуют программе жизни, а мы стоим на границе с вопросом. Из этого, кстати, следует, что человек может прожить жизнь как ангел, как демон или как животное. Человек может быть всем.

единственное, что является отзвуком иного бытия в нас, это наше ощущение себя самими собой, а совсем не вводящее нас в заблуждение сознание. Даже прожив целую жизнь, мы так никогда и не найдём ответа, для чего понадобилось индивидуальное ощущение себя самим собой незначительного и мало что меняющего существа в этой бескрайней вселенной безжизненных гигантских камней, вращающихся вокруг исполинских светил по относительно замкнутым элиптическим орбитам.

Что меня несколько обескураживает, слово "любовь" как-то выпадает из обсуждения отношений между мужчиной и женщиной. Они обсуждаются как связь торговых партнёров. Это очень печалит. Стыдно покидать этот мир, оставив его без понятий "любовь", "безответная любовь", "платоническая любовь"(это когда двое вообще не видятся, но через годы проносят свою переписку)Стыдитесь господа....Я пытался сказать о том, что слово "любовь" удивительным образом уходит из обыденной речи. Начинается разбор выгод, что к любви не имеет отношения.

Настоящие (даже не высшие, хотя почему бы и нет, - не получается, надо думать, почти ни у кого) мужество с достоинством состоят в том, чтобы жить без надежды, не обольщаясь ею, не утешая себя сказками о лучшем будущем вообще и не будучи в зависимости от этих сказок и от утешения ими. Хотя бы уже, например, потому, что жизнь имеет смысл (и ценность) независимо от того, что станется с нею в будущем и сколько вообще ей предстоит продолжаться, она имеет его – весь! - каждую секунду. Смысл имманентен жизни, она и есть смысл, именно поэтому так настойчив и неотвечаем, отвечаем многократно и никогда не достаточно вопрос о её смысле, - так человек не может видеть себя извне, если, конечно, не имеет зеркала. Вот, все ответы на вопрос о смысле жизни – это просто разные зеркала, из разного материала, которые по-разному отражают и по-разному (и неизбежно) искажают. Поэтому очень наивно принимать (неминуемо частичные и искажённые) отражения за отражаемое как таковое.

Поэт точен, и для его ученика губительно думать, будто поэт точен только в своей речи как передаче «текущего мига». Сначала его вхождение в «текущий мир» должно было быть чистым. Он должен был быть самим собой. Обычно заблуждаясь думают, будто для этого требуется большая работа над собой, обтесывание, шлифовка, вообще всевозможные операции, диктуемые так или иначе — светски или дико, конформистски или бунтарски — понятым искусством жизни. Но скорее наоборот: чтобы быть самим собой надо посметь воздержаться от такой обработки и вдвинуться в «текущий миг» всей своей сырой массой. Выйти ею на свет не так-то просто. Ведь даже и для терпеливых, неустанных подчисток и подправок нужно большое мужество. Большинство просто бежит от света, например в прошлое или в будущее. Надо верить и видеть Бога, ощущать строгость его живого присутствия, чтобы и не прятаться и не прихорашиваться. Этих источников точности не знает ученик поэта. А поэт, завороженный своими видениями, immobilitato, не имеет сил его разубеждать.

Будь ты дитя небес иль порожденье ада, Будь ты чудовище иль чистая мечта, В тебе безвестная, ужасная отрада! Ты отверзаешь нам к безбрежности врата. Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена? Не все ль равно: лишь ты, царица Красота, Освобождаешь мир от тягостного плена, Шлешь благовония и звуки и цвета!

«Я делаю то, что должен и что я считаю нужным, и делаю это так, как могу, — я не причесываю свою философскую работу под культурные задачи какой-то обобщенной современности... Я работаю из моего “вот я” и из моего... фактического происхождения. Этой фактичностью кишит, кипит человеческое существование».

Мы как бы хотим, рады чтобы с нами снова и снова происходили одни и те же круги, примерно как мы готовы на повторение кругом рождения, старения, умирания. При рождении мы говорим примерно одни и те же слова, при умирании тоже. МЫ НЕ УСТАЛИ ОТ ВЕЧНОГО ПОВТОРЕНИЯ. Философия учит нас умереть для него, учит этой смерти, выйти из круговорота жизни к — смерти, да, но в которой ДРУГАЯ жизнь. И мы тоже хотим другого, любой поворот, происходящий с нами, мы склонны принять за последний, первый, небывалый, исключительный, и за каждым поворотом угадываем прорыв в новое бытие.

Все мы, ведущие земную жизнь, — и ты видишь это яснее прочих, — путники, прекрасно знающие о суровости дороги, но не знающие, где нас ждет ночлег; в этом состоянии находится абсолютно каждый, будь то щетинистый пахарь или косматый пастух, непоседливый купец или недвижный отшельник, просительный нищий или надменный богач, галльский король или римский император и, опять-таки, будь то смиренный священник или важный архидиакон, или более высокий иерарх, или достигший твоей, кардинальской ступени, или, наконец, верховный первосвященник, которому народное поклонение дало имя Папы. Все, говорю я, в равной мере путники, разве что вы стремитесь к цели по высокой и отовсюду заметной дороге, а мы по более смиренной тропе, — однако так, что еще далеко под нашими ногами движется громадное, неисчислимое множество путешествующих: они идут глубокими и темными долинами, вы острыми и каменистыми вершинами, а мы в середине, как бы среди горных склонов — разными путями, но с равной опасностью, все с одинаковой мечтой об одном завершении.

Человек занимает привилегированное положение в смысле возможности понять полноту времен, потому что смертный постоянно и, собственно, в первую очередь, прежде всего имеет дело со своей смертностью, которая не обрыв, а предел или во всяком случае обещание предела, т. е. полноты.

Раньше, чем передо мной окажется неправ преступник, я в самом себе уже раздор. Отличие воли от себя самой означает, что я сам себе другой. Воля есть лицо, которое есть я сам. Другой во мне, так сказать, раньше меня. Он ближе ко мне чем я сам. Я себя пока еще не знаю, и это ПОКА ЕЩЕ — мое всегдашнее исходное состояние. Насколько я себя знаю, я знаю себя в другом. В это Я ДРУГОЙ СЕБЕ заранее включены уже все ДРУГИЕ.

Через тебя проходит решение о величии и малости, ты можешь судить о полноте по своей пустоте. Вещи тайно нуждаются в твоем суде. Ты поэтому не смеешь выносить свой приговор произвольно. Хотя он окончателен и будет молчаливо встречен вещами, решаешь, верен он или нет, не ты.

Не человек придумывает, устраивает событие, а человек существует постольку, поскольку есть светящееся, что-то является — поскольку дает место, пространство событию.

Ужас — с нами. Он только спит. Его сквозное дыхание веет в нашем бытии — меньше всего в склонном «ужасаться»; неприметно — в деловитом с его «да-да», «нет-нет»; раньше всего в затаенном; уверенней всего в потрясенном и дерзновенном человеческом бытии. А последнее осуществляется только через то, на что себя растрачивает, чтобы сохранить таким образом свое последнее величие.(М. Хайдеггер, «Что такое метафизика»; пер. В. Бибихина)

Но вещи, о которых невольно приходится говорить в стихах, издевательски кривляются словно оборотни, оказываются частицами собственной растерзанной души. Эти частицы не легче схватить, чем отражения в зеркале.

Нет причин жизни, которая стала счастливой, служить чему-то другому. Хорошая жизнь самоцель; человек счастлив не ради очередного шага и не для отчета, а чтобы найти и осуществить себя.

Я жизнь в порыве жить.Из горла закипая,побегом выбегаюк живым в порыве жить.Сквозняк за рукавом.Я с верхнего регистракачу, цепляя искрыв растущий острый ком.Играет уголькомпогоня за гоненьем.Я жизнь. Я непрощеньев порыве жить в живом.

Понятие творится через сосредоточение вокруг некого корня, некого главного.Это именно сосредоточение ума — слова для этого в идеале излишни, иногда вредны.Ум так настраивается, что всё теперь берётся в контексте главного, ради него. Тут — цели, благо…И здесь уже где-то рядом появляются идеи в более западном понимании: нечто зримое.Потому что — для того, чтобы ум так настроить, нужно сначала что-то увидеть. Должна быть причина.Мне кажется, это вообще обычное отличие востока от запада: вовлечённость субъекта в ситуацию.На западе она меньше, ситуации как бы остаются сами по себе. Идеи — это видимое со стороны.На востоке она больше, и потому западное слово "идеи" не совсем уместно, наверное.Идея — это то, благодаря чему мы сосредотачиваемся, само сосредоточение; а понятие — некий стержень.Люди "духовного склада" могут предпочитать идеи, так как в понятии — некая косность, сохранность.

- Если ставить вопрос "выжить в потомках" не ультимативным, тогда деторождение есть зло. Никакой рациональной причины рожать нет. Только трансцендентный зов человечества "я вымираю, сохрани меня" может быть причиной Да те деды с прадедами, которые до тебя были и из жалкой пары тысяч ледникового "бутылочного горлышка" человечества дорастили его до 8млрд. Которые смотрят на тебя, спрашивая — а вот конкретно нашу кровь, наши силы, как ты, которому они вручены, дальше передашь?- Только ребёночек, свой, рядом способен одарить родителя чистым безграничным счастьем.Хотя удовольствия, конечно, мало.- Интересно вот это вот ожидание, что ребеночек окажется здоровым и безупречно социализированным. Я, если что, админ сообществе "Аутистические расстройства".

Дикий шок первого дня.Безумная неделя в коридоре, крики с крыш «Точно свои? Сейчас гранату кинем!», закрытые магазины и бесплатный хлеб.Выезд снежным утром, пустой город и бесконечная очередь машин, надписи «Дети» и брошенные на обочинах Теслы.Бесконечно холодные март и апрель за Днепром. Попытки собрать свой мир обратно из маленьких кусков.Возвращение в пустой и грохочущий Харьков. Безлюдные проспекты, надписи «Закрыто, ничего нет», следы от прилетов.Белгородский экспресс в 10, возвращение девочек из Германии, привычку к горящему горизонту и взрывам за окном.Сентябрь 2022, когда фронт отодвинули от Харькова, непривычную тишину и улыбки на лицах.Момент, когда мы отмечаем компанией снятие осады — и после тяжелого взрыва за окном гаснет свет. На сутки. Полгода блекаутов и жизни с батарейками.«Дальше будет только лучше, войне скоро конец!» Бравые записи в каналах и новостях, намеки от властей и командующих. Вирусные открыточки и мемчики.Разочарование лета 2023. Ничего не закончилось.

А зачем нужно иметь внутри себя правильное – то, которое ты искренне считаешь правильным – мнение о происходящем независимо от того, что от твоих внутренних решений ничего в большом внешнем мире не зависит и независимо же от того, какое отношение твои внутренние решения способны иметь к Объективной Истине (спойлер: примерно никакого)? А для спасения души. Потому что честность перед собой, основа всех прочих честностей, - добродетель.

Что выдыхает Япония? Наверное, прежде всего — это буто. Это искусство приходится называть танцем, но на самом деле это что-то вроде "живых скульптур" — именно "живых скульптур", а не "живых картин". Мне доводилось видеть: как и во всяком искусстве, иногда это бывает достаточно пустая поделка, зато иногда это бывает нечто не только впечатляющее, но и наполненное смыслом, меняющее душу… Основной принцип буто — это, насколько я понимаю, "несение атмосферы"; в этом термине, часто упоминающемся в контексте буто, выхвачено умение человека стать единым целым со своим поэтическим замыслом, перенести замысел в собственные мотивации к движению и вообще существованию — нечто характерно-дальневосточное, даже характерно-японское ввиду особой чувственности японской культуры, отличающей её от ментализма китайцев или, по-видимому, прагматизма корейцев… Тогда как китайское начало — это скорее умение человека сделаться единым целым со своим мироосмыслением…

«Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет, потому что не надо». И произойдет Это неожиданно, скачком (как расцветает цветок или появляется солнце над горизонтом). В «один день» закончится История, выполнившая свое назначение, и Человек, озаренный внутренним Светом, более не станет принимать за реальность тени, как в Платоновой пещере, а увидит все, как есть. «Познавший себя узнает, откуда он»

непрерывность Дао благодаря движению туда-обратно на феноменальном уровне и полный Покой постоянного, или истинного, Дао. И прерывность Логоса, в силу его прямолинейности – на уровне явленного бытия, и неизменность в Вечности: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» (Мф., 24, 35). В каждой вещи есть две природы: в «небесной», неизменной, все вещи едины; в «земной», изменчивой, все вещи различны. Значит, в высшем смысле едины Дао-человек и Логос-Богочеловек; «поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его» (Ин., 3, 21). Это и есть Целый человек.

опять парадокс – знак Истины: чем более бездуховным становился мир на низших уровнях, тем сильнее обострялась интуиция, видение метаисторического зона, на высшем. «Общество, начавшись с царства силы, пройдя через царство закона, должно прийти к царству милостыни или благотворения»

«По своим обязанностям и целям все служат красоте целого, так что чего мы ужасаемся в частностях, то произведет на нас впечатление, если рассматривать его в целом… Напротив, заблуждение, привязывающее нас к одной какой-либо части мира, само по себе безобразно»

«Не Путь может расширить человека, а человек может расширить Путь»

«Именно средства, путь свидетельствуют о духе, которым проникнуты люди». Это касается и формы борьбы за свободу человека, которая «есть прежде всего изменение структуры сознания… Это внутренняя глубинная революция, совершающаяся в экзистенциальном, а не историческом времени… Подчинение Истине, которая вместе с тем есть путь и жизнь. Истина дается лишь Свободе»

Личность открыта в бесконечность, но не в фаустовском смысле, а как микрокосм, потенциальное все – Вселенная, воплощенная в индивидуальной форме. Личность воплощает единое именно своей уникальностью. Не личность есть часть универсума, а «универсум есть часть личности» ее качество» [ 118 ]. Человек есть Личность «не по природе, а по духу. По природе он лишь индивидуум… Личность есть микрокосм, целый универсум» – «потенциальная вселенная в индивидуальной форме».

Конечно, человек вписан в социум, но несводим к нему, человек больше всякого общества и дальше всякого времени. Социализация человека не распространяется «на глубину личности, на ее совесть. Социализация, распространяющаяся на глубину существования, на духовную жизнь, есть торжество das Man, социальной обыденности, тирания средне-общего над лично-индивидуальным. Поэтому принцип личности должен стать принципом социальной организации, которая не будет допускать социализацию внутреннего существования человека

«Субъективность отдельного индивида снимается, смягчается и расширяется субъективностью народа, субъективность народа – предшествующими и нынешними поколениями, а субъективность этих последних – субъективностью человечества вообще»

На грани полного забвения Бытия, отпадения человека от Целого явилась потребность вернуться к нему: «бытие требует человека». Начался последний этап Истории, «открытый как для гибели, так и …для нового небывалого онтологического достоинства человека» (Хайдеггер). В этой ситуации философы и писатели взяли на себя миссию спасения человечества и делали это с чувством нравственной ответственности. Бердяев увидел в «персонализме» возможность спасения всех через спасение каждого.

«Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее – продолжение человеческих жертвоприношений». Всякий вид тоталитаризма, придержащий массу, всякое тоталитарное государство Бердяев называл «царством сатаны» и добавлял: «Государство не смеет касаться духа и духовной жизни». Почему? А потому что духовная жизнь есть святая святых, это тайна человека. Всякая Личность, а каждый человек есть потенциальная Личность, первичнее бытия, ибо в нем есть «духовное начало, не зависимое от мира и не детерминированное им» (вспомните «божью искру» Экхарта, которая есть в каждом человеке). Каждый индивидуально неповторим и включает в себя универсальную человечность, если, конечно, остается собой, а не входит в нее как подчиненная часть.

«Германский символизм в лице своих родоначальников Ницше и Ибсена выдвигал вопрос о роли человека в мироздании, индивидуума в обществе и разрешал его, находя какую-нибудь цель или догмат, которым должно было служить. В этом сказывалось, что германский символизм НЕ ЧУВСТВУЕТ САМОЦЕННОСТИ КАЖДОГО ЯВЛЕНИЯ, не нуждающегося ни в каком оправдании извне. Для нас иерархия в мире явлений – не только удельный вес каждого из них, причем вес ничтожнейшего неизмеримо больше отсутствия веса небытия, и потому перед лицом небытия – все явления братья. Мы не решились бы заставить атом поклониться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны мировому ритму, принимаем все воздействия на нас и, в свою очередь, воздействуем сами. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия – ежечасно указывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира, и торопить его приближение. Итак, высшая награда – ни на миг не останавливая нашего внимания, грезится нам образ последнего часа, который не наступит никогда. Бунтовать же во имя иных условий бытия здесь, где есть. смерть, так же странно, как узнику ломать стену, когда перед ним открытая дверь. Здесь этика становится эстетикой, расширяясь до области последней. Здесь индивидуализм в высшем своем напряжении творит общественность… Здесь Бог становится Богом живым, потому что человек почувствовал себя достойным такого Бога. Здесь смерть – занавес, отделяющий нас от актеров, от зрителей, и во вдохновении игры мы презираем трусливое заглядывание – что будет дальше?»

«Личность не вмещается в непрерывный, сплошной процесс мировой жизни, она не может быть моментом или элементом эволюции мира. Существование личности предполагает прерывность… Личность есть прорыв, разрыв в этом мире». Человек, как индивидуальное, неповторимое существо, экзистенциальное человечества, ибо «самый сингуляризм индивидуального проникнут внутренне не индивидуальным, универсальным».

«Космос, человечество, нация и прочее находятся в человеческой личности, как в индивидуализированном универсуме или микрокосме, и выпадение, выбрасывание их во внешние реальности, в объекты, есть результат падшести человека, подчинения его безличной реальности, экстериоризации, отчуждению».

По мнению Ортеги, «у равноправия был один смысл – вырвать человеческие души из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство и независимость» [ 104 ]. Может быть, не с того начали (нельзя понять одно через все, но можно понять все через одно). Для Бердяева это «одно», или центральная точка, позволяющая объять все отношения, есть человеческое достоинство – Личность, «мера всех вещей». Если человек – «мера всех вещей», то общество не может быть нормальным, если человек ненормален. Значит, один выход – привести в чувство самого человека. Чтобы стать Свободным, он должен задуматься: то ли он, чем ему предназначено быть? Другого пути нет. Освобождению человека от рабского сознания посвящает Бердяев книгу «О рабстве и свободе человека».

Недаром обаятельными нам кажутся люди вроде бы слабые, не от мира сего, как князь Мышкин Достоевского или Авдий Каллистратов Айтматова. Но это и есть те самые «слабые», которые «побеждают сильных», тот свет, который и во тьме светит («и тьма не объяла его»). Целый человек – в котором все гармонично, одно с другим не борется, и он всегда тот же, меняется лишь фон жизни. Авдию достался мир, вывернутый наизнанку, мир, где волки стали бояться людей-нелюдей, и лишь Человек может им, обездушенным, обезумевшим, сострадать и положить во спасение павших жизнь свою. Эта абсолютная доброта, не избирательная, есть свойство Целого человека, того самого праведника, на котором мир держится. Он является в мир ко спасение – отклик на его зов, на его боль и ради этого идет на плаху. У таких как раз нет выбора, как нет его у совершенного человека. Люди различной моральной высоты, говорил Эрн, страдают различной мерой страданий. Их страдание вселенское, за всех и за все. Своей детской незащищенностью они пробуждают доброе – почти исчезнувший инстинкт защиты слабого – и тем уже очищают души людей. Может быть, это вестники грядущего мира. Человека человечного, сострадающего.

Похоже, молодежь пойдет к спасению не через волю, которой у нее нет, а через Ум, который у нее есть, – все остальное приложится. Не рациональный ум, интеллект, а духовный, целостный. То, что имел в виду Порфирий: «Душа, которая поворачивается к материи, страдает и нищенствует, лишается своей силы. Но если она вернется к разуму, она получит полноту и обретет вновь свою целостность» («Начала», 37). Что и говорить, без воли и Ум не явит себя, но это, в самом деле, особая воля – духовная, воля к мудрости, не «к власти». Если же «волю» абсолютизировать, подменяя ею Целое, тогда искривляется путь, ведет к безволию.

В этом весь Достоевский – «все хорошо», а ведь он не утешал, утверждая, что на земле «все хорошо, все», но только люди не знают этого, живут обманом. А когда поймут, что если «все хорошо», то и «они хороши», и будут они «человекобоги», для которых «времени больше не будет», оно погаснет в уме. «Кто научит, что все хорошо, тот мир закончит» [ 88 ]. (Каждый человек-будда, только не каждый понимает это.) Зло изживает себя «на имманентных путях», – говорит Бердяев, самоистребляется как всякая химера. Злом называется то, «что человек совершает, и то, что он терпит. Первое – это грех, второе – наказание» (Августин. Против манихеев, 26). Значит, терпимость ко злу, как и борьба с ним его же средствами, лишь усугубляет мировое зло. Зло врачуется добром и думанием, как тьма рассеивается светом по мере расширения сознания, внутреннего бытия, когда просыпается

Раньше мешали «высшие ценности» или высшие инстанции, теперь этого нет и, значит, нет оправдания. «Впервые в истории человек на нашей планете противостоит лишь сам себе… Мы живем в мире, настолько измененном человеком, что повсюду, обращаемся ли мы с аппаратами повседневной жизни, принимаем ли приготовленную машинами пищу или пересекаем преображенный человеком ландшафт, мы снова и снова сталкиваемся со структурами, вызванными к жизни человеком, снова и снова встречаем, в известном смысле, лишь сами себя» [ 86 ]. Разве может душа человеческая смириться с превращением общества в «одну большую машину», с человеком в роли сырья? (по Ясперсу). Сама мощь техники толкает человека к самому себе, чтобы не стать ее придатком. Что же мешает – дефицит общения? А если, скажем, перескочить через время, через пару веков хотя бы, или же в нашем веке, но в другое измерение, прикоснуться к вечным мыслям, к высшему Бытию? Ведь жили же и живут рядом те, над которыми время не властно. Иди и смотри!

создается впечатление, что теория контркультуры пока что сама по себе, а молодежь сама по себе, несмотря на общность идеи – поиск Целого человека, освобождение от социальной тирании, переход от «Великого отказа» к «Великому единению». Готова ли молодежь к этому? Похоже, она все еще мечется в безвоздушном пространстве, натыкаясь на новые фетиши и соблазны. Мало разбить яйцо, чтобы вылупился цыпленок. Дать волю неподготовленной душе (как говорят почитатели Востока – «выйти в астрал») – значит загубить душу, лишить ее обиталища. Тяга к духовной жизни может обернуться утратой души, если поспешить, принять самообман, эрзац-свободу. Душа ищет пищи духовной, а нечистая сила, иначе не назовешь, дает камень вместо хлеба, наркотики вместо нектара и будоражит память в дурном, в бесноватом. Мгновенное ощущение кайфа, и провал в кромешную тьму, прямехонько в ад; вместо райского блаженства – физические и душевные муки («Ты повелел ведь – и так и есть, – чтобы всякая неупорядоченная душа сама в себе несла свое наказание»). А Сатана спешит – времени больше нет: вознесется человек, вернется к Бытию и станет недостижим. Сатана работает на низших планах, и все по одной прямой, туда-обратно, надеясь на непробужденных, не успевших опомниться. Но «лучше быть рабом у человека, чем у похоти; ибо самая похоть господствования, чтобы о других не говорить, со страшною жестокостью опустошает души смертных своим господствованием»

человечество стоит «между смертью и трудными родами» [ 79]. Так как Свобода достигается лишь через полноту индивидуального, надежду возлагают на индивидуальное сознание: философская мысль должна апеллировать не к сплошной массе, утверждает Адорно, а к единичному человеку. Отсюда и его концепция антисистематической, «отрицательной диалектики»

«Научная творческая мысль выходит за пределы логики (включая в логику и диалектику в разных ее пониманиях). Личность опирается в своих научных достижениях на явления, логикой (как бы расширенно мы ее ни понимали) не охватываемые.

«…где достигается вершина и глубина исследования, прекращается механическое и логическое действие рассудка, наиболее легко отделимого от каждого своеобразия, и наступает процесс внутреннего восприятия и творчества», ибо «некое живое дыхание овевает целое, в нем открывается внутренний характер – измерено и описано то и другое быть не может».

«То, что предстало мысли и поэзии в ранней греческой древности, еще и сегодня настоящее, до того настоящее, что его сущность, для него самого пока закрытая, повсюду дожидается нашего внимания и задевает нас, больше всего там, где мы меньше всего предполагаем, именно во всевластии современной техники, которая совершенно неведома античности и все равно тоже в ней имеет свой сущностный источник»

«Мир предстает перед нами не как составленный из отдельных «кирпичиков» (атомов), а в виде процессов наподобие вихрей, турбулентностей, волн, солитонов, диссипативных [ 51 ] структур. Вдумайтесь, насколько фундаментальна эта идея. Простейшая среда по некоторым вполне строгим законам пятнается особыми точками, областями, структурами. А хаос в ней играет не только роль «подталкивателя» к свойственным самой среде состояниям, но и роль клея: он согласует между собой отдельные процессы, соединяя простые структуры в сложные, действуя как опытный, хотя и незаметный режиссер».

«Если универсум с астрономической точки зрения нам представляется в состоянии пространственного расширения (от ничтожно малого к безмерно громадному), то таким же образом и еще более отчетливо с физико-химической точки зрения он выступает перед нами как бы в состоянии органического свертывания к самому себе (перехода от очень простых тел к чрезвычайно сложным) – это специфическое свертывание «сложности», как показывает опыт, связано с соответствующим увеличением внутренней сосредоточенности (интерьеризации), т.е. психики (psychi) или сознания»

«Мгновение – единица времени, свойственная опыту нашего поколения. Мы не верим в протяженность, мне по крайней мере кажется, что мы никогда не были, что называется, молодыми и мы, вероятно, никогда не состаримся… Слишком много в нашей жизни было залов ожидания, лагерей, госпиталей, очередей… В таких условиях жизнь, как и сама история, складывается из мгновений, которые лишь в порядке исключения связаны одно с другим: красивое лицо молодой женщины, мелькнувшее в окне проходящего поезда, ребенок, играющий в воронке от бомбы, короткий момент отдыха, когда еле успеваешь выкурить папиросу»

«Я не верю в абсолютный исторический детерминизм. Наоборот, я верю, что всякая жизнь, тем самым историческая, состоит из отдельных моментов, каждый из которых относительно свободен, не предопределен предыдущим моментом; некоторое время он колеблется, «топчется на месте», как бы не зная, какой из вариантов избрать. Вот это метафизическое колебание и придает всему живому ни с чем не сравнимый трепет, вибрацию»

«Людей можно призвать следовать за собой, но нельзя объяснить для чего»

«Человек массы – это тот, кто не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного, кто чувствует, что он – «точь-в-точь как все остальные» и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как все».

Если верна мысль, что человечество и человек – одно, то и «человек массы» есть тоже человек, присутствует в каждом, как его возможность, – только один преодолевает низшее, другой нет. Если «все есть во всем», «это есть ты», значит, в каждом, в психике, в подсознании, присутствует весь исторический, и даже доисторический, ход, все пережитые фазы и «формации» (и первобытнообщинная, и рабская, и феодальная, и буржуазная, и социалистическая). Ничто не исчезает в абсолютном смысле, все хранит в себе человеческая память, и время от времени, в зависимости от обстоятельств, дает о себе знать то одно, то другое. Все связано между собой не только в последовательном, причинно-следственном порядке (одно сменяется другим), но и в одновременном, параллельном – одно присутствует в другом.

«Душа в своих грехах, в гордой, извращенной и рабской свободе, стремится уподобиться Богу. Так и прародителей наших оказалось возможным склонить на грех только словами: «Будьте, как боги»

Людям не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания. (Гераклит) Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего. (Рим., 12, 2)

«Омрачение мира, уход богов, разрушение земли, превращение человека в массу, ненависть и подозрение ко всему свободному и творческому достигли такого размаха по всему миру, что такие ребяческие категории, как пессимизм и оптимизм, давно уже стали абсурдными»

«Раньше я имел обыкновение погружаться в какую-либо индивидуальность, как бы концентрируя на ней весь мир; теперь же мне кажется, что все индивиды растворяются в человечестве, и единственное, чего мне недостает, так это точного определения конечной сущности. Фихтеанское абсолютное «я»… всегда было мне неприятно и непонятно, ибо оно, как я понимаю, снимало истинное «я»… Я чувствую теперь в столь многообразных видах несовершенство существа, наделенного человеческим интеллектом, и точно в таком же многообразии единство всех индивидов, что это наводит меня на мысль не о всеединстве, ибо это опять-таки неверное понятие, а о единстве, в котором исчезает любое представление о числе, любое противопоставление единства и множественности… Это единство – человечество, а человечество есть не что иное, как само «я». Я и ты, как любит говорить Якоби [ 140 ] – это совершенно одно и то же, точно так же, как я и он, я и она и все люди. Нам только кажется, будто каждая грань искусно отшлифованного зеркала представляет собой отдельное зеркальце. Когда-нибудь произойдет перемена, и это заблуждение исчезнет, и пелена упадет с глаз» [ 141 ]. С тех пор минуло почти 200 лет, а заблуждение не исчезло. Забвение оказывается сильнее памяти, если ум настроен на вечное отрицание. Но рядом пробивала себе дорогу, обходя пороги, Идея живительной мысли, способная открыть им глаза, если люди захотят увидеть ее. Сартр, как и Ницше, не верил в этот исход: «Человеческая реальность в своем бытии – реальность страдания, потому что она возникает к бытию, постоянно преследуемая прообразом полноты; она есть эта полпота и вместе с тем не может ею быть, ибо не может быть бытием-в-себе, не теряя себя как бытие-для-себя. Но природе своей реальность человека – это несчастное сознание, без всякой надежды выйти из состояния несчастья» [ 142 ]. Отсюда неверие и экзистенциальный страх, страх заглянуть в себя, и этот страх толкал к другому, лишь бы не оставаться наедине с собой, не смотреть в свои глаза.

для Сартра «проблема в том, что мы не в состоянии принять в отношении Другого внутренне непротиворечивую установку, такую, при которой Другой был бы нам открыт одновременно как субъект и как объект». И это действительно невозможно при данном типе мышления; оно, однако, не единственно возможное. Сартр подходит, наконец, к изначальной причине раздвоенного сознании, но и это делает по-своему, выделяя то, что ближе, возвращаясь на круги своя: «Из этой-то странной ситуации и проистекает, по-видимому, понятие вины и греха. Я виновен, потому что я существую перед лицом другого. Я виновен, во-первых, потому, что, будучи под взглядом другого, я претерпеваю отчуждение, я претерпеваю свою наготу как потерю, за которую мне надо нести ответственность; в том-то и состоит смысл знаменитых слов Писания: «…и узнали они, что наги». Я виновен, далее, потому, что я, в свою очередь, устремляю взгляд на другого, ибо в силу одного своего самоутверждения я конституирую другого как объект и орудие, я насылаю на него отчуждение, за которое он должен будет нести ответственность. Первородный грех, таким образом, – само мое возникновение в мире, где наличествует другой, и какими бы в конце концов ни были мои отношения с ним, они всегда будут вариацией на одну и ту же тему – тему моей виновности»

Сартр, не преодолевший привычку к анализу, разделяет и экстаз на три вида: а) временной (в трех измерениях – прошлого, настоящего и будущего); б) рефлексивный (попытки бытия-для-себя мыслить себя со стороны); в) бытие-для-другого. Естественно, что при этом Истина ускользает. Если ум не свободен от привычки делить и противопоставлять, зациклен на феноменальном, на сансаре, ему не откроется Истина Бытия (Целое доступно целостному Уму). Потому и обречен дробящий ум на безысходность, что нет конца дроблению. Сартр не видит выхода из круга побед и поражений, не подозревая, что ум человеческий может его разомкнуть.

Экстаз открывает Ничто, освобождая сознание от всяких, логических и нелогических, уловок – он есть полнота переживания, доступная целостному Уму. Ничто избегает дефиниций, оно неуловимо, как эфир, – то самое бесформенное, которое таит в себе возможность всех форм. «А что если сама эта неуловимость призвана стать высшим и суровейшим откровением бытия?»

Чжуан-цзы говорит: «На другого смотрит тот, кто не видит себя». В основании субъектно-объектных отношений лежит все тот же извечный страх заглянуть в себя, в собственную бездну, потому и ищут опору и оправдание в другом. Но, притязая на другого, притязаешь на себя, и нет этому конца.

Сартр сам доказывает это, загоняя субъект в замкнутый круг, так что «я» и «ты» – «связанные одной цепью», как поет наша молодежь, чуткая к проявлениям не-свободы, – в принципе не могут быть свободны. Система взглядов Сартра естественно смыкается с категориальным набором, свидетельствующим о живучести закона господства-подчинения, властвования (архе), владения, неизбежно ведущего к отчуждению, которое лишь возрастает от борьбы с ним. «Пока я пытаюсь освободиться от засилья другого, другой пытается освободиться от моего засилья; в то время, когда я пытаюсь покорить другого, он старается покорить меня. Тут не односторонние отношения с неким объектом-в-себе, но взаимообразные и подвижные отношения… Конфликт – изначальный смысл бытия-для-другого».

«Воспоминание», сущностно изначальное и тем самым ближе к будущему, чем всепонимание «гражданина мира»

Сперматические логосы пронизали землю. Хайдеггер творил, не на пустом месте, хотя опору находил не столько в философии, с ее метафизическими пристрастиями, сколько в искусстве, литературе, где Истина присутствовала в чистом виде. И недаром Хайдеггер называл именно язык «Домом бытия», а дом языка – поэзия и проза, а также та философия, которая говорила языком поэзии

«Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее»

В этом дереве Есть дерево Небытия, Его ветви колышутся от ветра. В полоске синего неба Есть полоска Небытия. Ее пересекла птица. В лике женщины Есть лик Небытия, В нем сочится живая кровь. В этом городе есть город Небытия, Его площадь шумит, как обычно.

«Не думай, что божество есть и что оно не может быть познано. Но думай, что оно не есть. Поистине таково знание в незнании… Надо понять так же, что Бог – ничто: он не есть ничто из того, что есть сущее»

Если Ницше апеллировал к стихия Земли, то Хайдеггер – к «стихии» Мысли, что и сближает его с восточной мудростью, с «доверяющим умом», когда мысль течет свободно, повинуясь лишь собственному ритму. И это возможно, когда «отпускаешь свой ум», в состоянии «не-я», «не-думания» (яп. муга, мусин), полного преодоления вторичного «я», эго. Тогда и приходит ощущение изначальной Просветленности (хонгаку). Хайдеггер потому и отрицал «техническое истолкование» мышления, идущее еще от Платона и Аристотеля: «Само мышление расценивается у них как «технэ», процесс размышления на службе у действия и делания. На размышление при этом глядят уже в свете «праксиса» и «пойэсиса»" (в отличие от восточных мудрецов, которые «доверяли» уму, не эксплуатировали мысль, преследуя практическую цель, а высвобождали ее, пробуждая, побуждая к действию изначальное сознание, праджню, пра-память, благо которого не сравнить ни с какими богатствами мира).

Мысли и постижения, достоверные или нет, возникают в результате причинно-следственного процесса как созревание семян и потенциалов. Семена были «посажены» нашими предыдущими привычными действиями, которые могли быть созидательными или разрушительными, основанными на знании или на заблуждении. Они созревают, когда возникают подходящие обстоятельства.

как людям понимать друг друга, если они что-то именуют. Но ведь этот вопрос и так всегда стоит, понимание затруднительно… И достигается оно, я думаю, не искусственным применением каких-либо правил, а какими-то более естественными способами для разъяснения своих мнений, своего языка.

Могила – маленький мой дом,порядок и уют –чай заварю – по мраморнымя чашкам разолью.Мы рядом – но раздельные –теперь недолго ждать.Настанет время вечности –и нас не разорвать.

— Из свободы два пути. Один в устроение слепого крота, другой в предстояние чуду, в поэтическое. Из поэтического два пути. Один в близорукое самооглушение, другой в чуткую открытость. Из открытости два пути. Один в растворение среди стихий, другой к распрямлению в подлинной самости. Из обретенной самости два пути. Один к самодовольной праведности, другой к восстановлению в природе. Из восстановления в природе два пути. Один к сну, другой к бодрствованию. Бодрствование в глубоком сне, сон во время бодрствования, в предстоянии чуду, в поэтическом, в чуткой открытости, в подлинной самости, в природной восстановленности ведет либо к смерти либо к жизни. Если вернутся раскаяние, слезы, любовь, то человек возможно будет жить.

Служа захватывающему, ты делаешь то, чем захвачен: как можешь делать иное, если захвачен по-настоящему? Поэтому служа ты достигаешь наибольшей свободы, а если действительно свободен, то не можешь не служить. Ты любишь и свободу, служишь ей и опять же свободен в меру своего служения. Поскольку свободен, свободен служить свободе. Как может быть, чтобы захватывающее не захватило? Ничто другое и занять нас не может. Значит, всего больше ты будешь служить своей свободе. 29.12.1973

На улице страшно. Страшно что раздавит машина. Страшно что остановят власти. Страшно что увидишь хамство. Трудно освободиться от этого страха. Страх и похоть составляют душу толпы. Может, они сами по себе хорошие люди, но отпадают от себя отдаваясь суете. Поймешь сжигание городов. В эпоху костров, печей и пожаров было теплее на душе, человек помнил себя выше. Теперь он отдал ведение за знание, знание за информацию, страшно окостенел, иссох и измельчал. Некая мертвящая сила, цепко хватающая за горло. И вместо восстания человек присмиревает, покоряется. Хотя не всякий. Есть две крайности. Ребенок божествен, пока не смотрит на себя. И светлый человек божествен, пока смотрит на себя.

Иногда думая о чужом покое приходишь к своему. Для σχολή мало надо: кусок хлеба, средняя одежда, хоть какое-то здоровье. А ведь σχολή самое высокое благо. Надо думать, σχολή не социологическое, а философское явление, оно может возникнуть среди любой занятости.

Легко быть вдали, трудно вблизи. Легко падать. Страшно высок человек и может долго падать. Но отпасть от самого себя, когда ищешь себя и не находишь, разве не ужасно? И как трудно потом восстановиться. Труднее чем удержаться от падения. Мысль, сознание это и есть хранение себя, тот мед, которым сберегают мумию. Сладостное раздумие о глубинах, оно и хранит.

Человек tool-making animal, животное, изготовляющее орудия, но цели он достигает, когда сделает орудием сам себя и свое орудие самим собой.

Используя методы махамудры, мы смещаем сосредоточенность с содержимого нашего познания на сам процесс познания и понимаем связь между умом и воспринимаемой реальностью с этой точки зрения. Это позволяет нам деконструировать наше познание и его содержимое, чтобы оно было не прочным и пугающим, а подвижным и управляемым. Чтобы изменить восприятие таким образом, необходимо твёрдо отречься от болезненной зацикленности на содержимом своего познания и на том, каким образом оно кажется существующим. Таким образом, без правильного развития отречения практики махамудры быть не может.

Забота о счастье других и сострадание – желание, чтобы они были свободны от страдания, необходимы для практики махамудры не только как основа мотивации бодхичитты, но и для того, чтобы эта практика сохраняла правильное направление к предполагаемой цели. Если в жизни мы поменяли свою сосредоточенность с содержимого познания на процесс познания, есть большая опасность зациклиться на уме как таковом, потому что прямое познание ума как такового полностью блаженно, в смысле его покоя и безмятежности, и предполагает необычайную ясность и безыскусность. Забота о других – одна из самых мощных сил, способная вернуть нас с небес на землю. Несмотря на то что все видимости существуют как функция ума, другие не существуют лишь в нашей голове. Их страдания реальны и причиняют им такую же сильную боль, какую наши страдания причиняют нам.

Мы проживаем большую жизнь, но та, что впереди, как больше – без краев – куда век по ней иди. И вот вы видели все – размер не умалю – но кроха сердца моего ведет его к чему-то.

«Носитель. Мы – бесполые существа, живущие в своих носителях (телах). Носители и их пол очень сильно влияют на наш образ мысли, но нельзя позволять им быть главными. Они должны быть, они несут нас, но их цели и задачи должны быть чётко отделены от наших»

Собери большую подборку, обязательно включи в нее слабые стихи,Чтобы у редактора был выбор,Чтобы он смог проявить свой художественный вкусИ выстроить публикацию из слабых твоих стихотворений.Чтобы тебе было стыдно,Чтобы ты не получил от публикации ничего,Кроме недоуменно приподнятых плеч читателя,Чтобы ты работал дальше и рос,И понял однажды, что редактор был прав:Слабые стихи были слабыми, потому что они твои.А сильные стихи сильны выстраданной до тебя силойЧужих поисков и ошибок.Твои ошибки и твой позор – все, что есть у тебя твоего.И только оставаясь плохим поэтом бесконечно долго,У тебя есть слабый шанс.

уважение к делам женственно, тогда как уважение к мыслям мужественно. Ведь это то, за что в типичном случае женщина уважает мужчину, а мужчина уважает женщину

Шарипутра, и все дхармы есть пустота – не имеют отличительных признаков, не появляются и не исчезают, не загрязнены и не чисты, не ущербны и не совершенны. Поэтому, Шарипутра, в пустоте нет формы, нет ощущений, нет различения, нет формирующих факторов и нет сознания; нет глаза, нет уха, нет носа, нет языка, нет тела, нет ума; нет формы, нет звука, нет запаха, нет вкуса, нет осязаемого, нет дхарм, нет сознаний от зрительного до умственного. Нет неведения, нет прекращения неведения, и далее, вплоть до того, что нет старости и смерти и нет прекращения старости и смерти. Также нет страдания, источника, пресечения, пути; нет мудрости, нет достижения и нет даже недостижения.Поэтому, Шарипутра, поскольку у бодхисаттв нет достижения, они опираются на Праджняпарамиту и пребывают в ней

Стыдно бывает не признавать вину… Вина объективна или намеревается быть таковой, а стыд сам по существу субъективен, объективно лишь понятие о том человеке, которому стыдно; итак, стыд — это личное отношение к вине.

Что бы ни делал человек, он, по существу, делает, разными средствами, и словесными и несловесными, только одно – наборматывает собственный, персональный миф – на котором и держится, - прихотливо, произвольно, субъективно и нерасцепляемо (внутри этого мифа) соединяя разные области существования друг с другом. Ничего другого он не делает, всё остальное – побочные продукты этого главного, всеобъемлющего, единственного занятия.Иногда этот миф могут заимствовать и другие – делая его (или его фрагменты) частью собственного.

Какой немыслимый пожарпылает каждый день!Привыкли люди – им теперьсмотреть на это лень.И город западный горит –и гаснет за окном.Вновь утром будет возведени снова вспыхнет он.

Мы пробовали много работать с Земными элитами на тонком плане, пытаясь как то переосознать их и этот процесс бесконечного насилия и того порядка вещей, что существует на планете. Но потом все больше и больше возникало понимание, что сознание человечества в общем за десятки тысяч лет практически не поменялось с первобытного. Как они раньше колотили друг друга дубинами, так и колотят. Дубины сменились на автоматы, но сути это не меняет. Более того они и дальше собираются это делать. И любые попытки влезть в этот порядок сразу приводили к напряженности на тонком плане.Но самое забавное произошло потом - как только я принял решение просто оставить их как есть и позволить убивать друг друга до бесконечности, вокруг меня мгновенно какой то пузырь сдулся. И я сразу осознал... так кажется это мое сопротивление этому так работает.Аналогично можно давать существам строить свои желаемые реальности, которые они строят. И если ты им не будешь мешать... то они приведут туда себя, куда хотят привести. Любая попытка как то влиять на них, если они не готовы будет неизбежно формировать пузырь сопротивления и одновременно, приводить к ощущению их непрерывного давления на твою реальность, которую ты собираешься отстаивать или продвигать.А выход только один. Позволить им строить свою, а себе строить свою. Не так чтобы это невозможно, если пытаться строить это в одной реальности. Но всегда можно обеспечить их не пересекаемость, протекаемость сквозь.

Одним из самых обычных, повседневных родительских действий является похвала ребенка. Мы часто произносим «молодец», «умничка» или что-то навроде «ну вот, видишь, получилось, а ты боялся». В общем, всякий родитель на свой лад своего ребенка. Хвалит за то, что родителю кажется достойным похвалы. Какой опыт сообщает ребенку такое родительское действие? Мне видится, что этот опыт многоаспектен и содержит не только тот воспитательный посыл, который закладывают в него родители. Итак, аспекты получаемого опыта.1. Родитель хвалит за результат. Ребенок усваивает, что и оценивается только результат. Усилие находится в тени. Максимум, что можно услышать, это « ну вот, постарался и получилось».2. Ребенок интроецирует и в дальнейшем развивает такое понятие, как «внешний локус контроля». Ибо определяет, достигнут ли результат, взрослый. Кто-то внешний по отношению к ребенку. Может показаться, что я не одобряю этого. Это не так. У ребенка далеко не всегда имеются навыки, позволяющие оценить/заметить достижение результата. Но это не исключает рождение и укоренение такого интроекта, как «только кто-то другой может сказать, достиг ли я результата и похвалить меня».3. Ребенок интроецирует, что процесс, внутренне усилие не находятся в фокусе внимания воспитателя. Значит, и ему не надо на этом фиксироваться. А ведь это- базисное умение в дальнейшем развитии рефлексии.4. Усилие совершается внутри и незаметно внешнему наблюдателю. Усилие не вознаграждается родителем, является некоторым обязательным пунктом достижения результата. Внутреннее усилие- само по себе достаточно неприятный процесс, который не только не замечается, но и практически не вознаграждается. Родители не хвалят за усилие, ведь важен только результат.Такая воспитательная стратегия закладывает психологические основы индивидуализма, консюмеризма, лежит в основе идеологии чрезмерного потребления и низводит внутренний мир индивидуума до функции обслуживания результата....культура результата пока преобладает. А я хочу развить в сыне культуру усилия.

Врага не нужно ненавидеть. Врага не нужно любить. Врага нужно уважать.Враг сделан из наших худших качеств, наших ошибок, нашей ненависти, нашего нежелания меняться к лучшему. Преодолевая врага в себе, мы побеждаем врага в войне.

Насколько я понимаю, психоанализ иногда пользуется следующей техникой. Пациент припоминает свой сон, а терапевт его анализирует, толкует. Но сам по себе сон ничего не значит – важны те ассоциации, которые приходят на ум пациенту в ходе сеанса. Чем меньше пациент контролирует свои ассоциации, чем необычнее они и нелепее – тем лучше. Материала для анализа становится все больше, и, оглядев всю это гору профессиональным взглядом, аналитик может делать какие-то выводы. Так сумочки становятся гениталиями, а закатившаяся под кровать корона – желанием убить своего отца.Подумал о том, что сон тут может быть совсем не при чем. Ведь ассоциации возникают у бодрствующего человека! Да и вспоминает (неминуемо искажая) свой сон он из состояния бодрствования. С таким же успехом он мог взять любой более или менее бессвязный (абсурдный) текст (чтобы очевидный смысл не мешал потоку неожиданных мыслей и ассоциаций). Да так иногда и делают. Например, когда Бёрн анализирует популярные сказки.Так что, вполне вероятно, что Юнг все же ближе к истине. Сны – послания из других миров, а вовсе не свалка Отвратительных Вещей. Такими их делает сам пациент, обсуждая свои сны с аналитиком. Вся грязь (если о ней вообще имеет смысл говорить как о грязи) лежит в обыденном сознании.

Нужно очень долго разжигать внутренний костер, чтобы пламя его сожгло мусор и открыло путь глубокому созерцанию, до мига, в который хаос человеческих дел будет схвачен волшебным узлом и станет единством, станет иерархией, в которой все на своем месте и нет сомнения, что выше и что ниже, когда вязать и когда разрешать.

Интеллигентность — это внутренняя готовность к внешней свободе и готовность защищать эту свободу от покушения извне и от внутренних пороков, от превращения свободы во вседозволенность.

Всё в мире несовершенно, болезненно, неустойчиво, трудно. Но увидеть это, не цепляться за устойчивость, за нетрудность, за комфорт — первый шаг к устойчивости в пустоте.

Нет ничего более хрупкого и беззащитного, чем тот, кому хватило безрассудства полюбить. Вас могут раздавить не просто одной фразою… достаточно бывает щелчка мыши. Если простой человек — мыслящий тростник, то человек влюбленный — это какой-то одухотворенный карточный домик.Как мы вообще отваживаемся — влюбляться? Силен змей, силен…

- Один из возможных способов обобщить ваш комент: есть люди, которые ищут помехи, и есть люди, которые ищут возможности.- Чтобы искать возможности, нужно иметь цели. Далеко не у всех есть цели. Многие ограничиваются соблюдением определенных запретов, которые они часто называют ценностями, нравственными и эстетическими принципами и т д, полагая их главным фактором в жизни. Ничего плохого в наличии таких запретов нет, но проблема в том, что имея одну только педаль тормоза, далеко не уедешь. Нужна еще и педаль газа

Думать могу только записывая, веря так, что додумался, пришел, а на деле, что записано, то - пропало. Где-то там, в записи что-то может и есть, а в своих руках из этого ничего. Вообще с собой ты – никто, в своих руках только другие руки. И ничего больше. Не обязательно поддерживающие, родные, любимые. Делающие больно тоже. Твое - только прикасание к ним. Или содрогание.

Так состояние постмодерна, начав с деконструкции больших нарративов и утверждения равенства дискурсов, приходит к выработке в массовом сознании безразличия к любым нарративам и дискурсам, фактически, к провалу в домодерное, не рефлектирующее состояние.

Я где-то читал, что после Тридцатилетней войны во время Вестфальской конференции целый год ушёл только на то, чтобы выяснить, как началась война и какие цели перед собой ставили её первоначальные участники. Просто оказалось, что никто толком и не помнит, с чего началась война, даже те немногие кто дожил до мира.

Если война — это изменения, то победа — это изменившийся мир. Победа или проигрыш одной или всех сторон войны не является при этом обязательной. Победа в войне — это создание более сложного послевоенного мира с более сложной гармонией.

Бессобытийность, конечно, хороша тем, что на её фоне события воспринимаются острее и вообще чувствуются значительнее (а человеку нужен опыт значительного, да, - для внутренней крупности, да хотя бы просто для того, чтобы быть человеком, - это человекообразующий опыт), - но хороша она и сама по себе. Всё менее хочется (всё более не хочется) того, что звоном и грохотом – да хоть бы и музыкой – отвлекает от внутренней тишины.

А вообще ведь обычное дело ещё вот в каком плане. Аксиомы и определения в математике — это не то же, что принципы и определения в философии. В математике это чисто рабочий инструмент: удобное место для начала дедукций, придающих зданию твёрдость, не более. Весь смысл понятий — не в них. Поскольку философских определений математики давать не умеют (и то: ведь тяжело давать определения чему-то такому, что скорее делается или воспринимается, чем мыслится), то в математической книжке смысл понятия надо искать под параграфом "Основные свойства" либо (что почти то же самое в этом плане — то бишь снова выборка важнейшего, из которой и можно восстановить мысль автора) "Примеры". К сожалению, многие люди переносят эту привычку и вообще на чтение любых текстов, не только математических, а потому на каждую мысль требуют примера, иначе им непонятно. Математика мало кому понятна и известна, однако на многих влияет… Высокое, высокое дело